Болею вместе с бедною землей,
Ведь мы сплелись корнями и руками.
Держу ее взрывающийся камень.
Она, как верный пес, бежит за мной.

Пьянчужка слеповатый морщит бровь,
Лохмотьем архипечень закрывает,
Опять грифон мне бок больной терзает.
Я щурюсь, катаракту поборов.

Отеками, ушибами полно
Надруганное тело человеков.
Кричит земля в грязи: «Подайте снега!»
А люди ищут хлеба, пьют вино.

У вялой проститутки сыпь да стон,
Да огненные очи Магдалины…
Из струпьев, из сочащейся низины
Идем с Землею к Богу на поклон.

Просвет теплеет…
В мерзлых комьях магмы…
Еще жива…
На ниточке судьбы…
И рваной перепонкой диафрагмы
Я выдыхаю контуры звезды…

Еще люблю…
В лохмотьях от обиды…
Что ластятся собаки как к бомжу…
Еще свободна…
В нагнетанье битвы…
Пока горячий луч звезды держу…

Лежу с пробитою душой…
Пылает рана огневая,
А мерзну… От мороза шок
Пробой собою забивает…
И плавится…ручьи текут
Весны сквозным недомоганьем,
Что расцветает жесткий прут,
Хлестнувший чьим-то поруганьем.

И шепчет бабка: «Порча…сглаз!»,
Беззубьем яростно пророчит…
Но мне-то видится алмаз
В пробоине незрячей ночи.
И песни из груди спешат —
Куда быстрее из прострела…
Да не болела бы душа,
Когда б так заживо не пела!

У клоуна рогат колпак
И за плечами горб насмешек
От бешеной толпы зевак,
Что век терпеть ему и тешить.

И в облипающем трико
Он наг пред ними, как ребенок.
Шаг бубенцами широко,
Предательски открыт и звонок.

Гармошка ворота вот-вот
Из тела выжмет дых последний.
Но публика кричит: «Острот!»
И он острит, как Бог, как Гений.

И публика, забыв на миг
Презренье и благополучье,
Роняя слезы, хохот, крик,
На память шутки его учит.

Чтоб где-то в обществе ином
Сыграть чужую роль в ударе!
Но жадность ссохшимся умом
Так ничего и не подарит…

А шут, оставшись вновь один,
Расправит плечи отрешенно,
Развяжет ворот, смоет грим,
Простую пищу съест влюбленно.

И в княжеских чертах лица
Величье редкое проступит.
А на виске карат венца
Рубец от колпака остудит.

И до утра шуту не даст
Заснуть судьба его народа:
Король забудет свою власть
Для смеха общего свободы.

Морозы крепки и беспощадны…
Режутся новые грани звезд…
Не расплескать бы в торгах площадных
Жидкую соль земли из слез.

Длящуюся тишину молодую,
Боль от выламыванья рук.
Северный ветер куда подует —
Туда прорастает крыло из мук.

Много лишнего пуха и праха
Выпадет в эти трудные дни…
Глупости не по плечу рубаха
Скроет до времени, до зари

Новорожденное…новоземное…
Новозаветное…об ином…
Не задавить бы новоживое
В окаменевшей пыли времен…

Где…лишь услышу кастаньет
Серебряный дробящий цокот —
Монисто отзвуком монет
Грудь всколыхнет… И так высоко

Взметнутся струны гибких рук,
И племя щелкающих пальцев,
Всё разводя за кругом круг,
Зажжет фламенко пламя танца…

И электрической дугой
Осанку выровняет тело.
Срастется туго вмиг с ногой
Каблук в набойке оголтелой.

И так пронзительно бледны
Черты лица из строгих линий
В наколке кружев смоляных…
Из сумеречных волн мантильи…

Войду в театр — забытый дом родной…
Уверенность — волненья вспышку сменит:
Все люки так привычны под ногой —
Мольер меня учил когда-то сцене.

Перед парадным зеркалом пустым
Повременю, живую роль примерив,
Отыскивая в серебре слюды
Успешный отблеск будущей премьеры.

Пройдусь у самой рампы на виду
В трико, в почти изношенном уборе,
Погладив незаметно на ходу
Исчезнувшую ракушку суфлера.

На люстре, разрастающейся в зал,
Мечты свои тихонько покачаю
И вздрогну, растворяя в сердце залп
Звонка, что возвещает о начале.

И за колонну спрячусь, как студент,
Глазами тайно действо пожирая,
Слезой насквозь обивки позумент
В сочувствии к герою прожигая.

И в сладкий миг,
Святой свободы миг! —
Я воспарю под куполом желанным,
Услышу тот немотствующий крик
Грифонов, львов, и ангелов, и фавнов,

Оживших из лепнины вековой,
Сбегающей искусно вдоль балконов…
И занавеса царственный покрой
Из складок затаенных крыс разгонит

И бархатно испарину со лба
Утрет, от сквозняка укутав мягко…
Кариатида прямо со столба
На жизнь благословит меня украдкой.

Выбираю снег, а не манну!
Лязг мечей, а не птичью трель.
Это острое имя Жанна
Из готической вязи стрел.

Выбираю герб на секире,
А не платья пестрый узор.
Самый верный и страшный в мире,
Самый светлый путь — на костер.

Троекратно молчанье на людях
В дикой ереси судей моих
Выбираю… И будь что будет!
И в ладони сжимаю стих…

От холодов, поднявших небо
До высоты гонимых звезд,
Где, скапливаясь, манна снега
Пятью хлебами и без хлеба
Насытит рой застывших слез…

От этих холодов священных
Тоску и силу почерпну,
Гонителям волну прощенья
В узорах стекол прочеркну.

Но в пытке жалости наплывной,
Столь неожиданной всегда,
Паду на землю от порыва…
На лопнувшей струне надрывной
Кивнет простывшая звезда…

Вновь наползают чешуей
Камзола шутовского ромбы…
Мой вид кричащ и так уродлив,
Что и дурак в меня плюет.

Растут и множатся рога
На колпаке моем дурацком.
И в таинстве каком-то братском
Спасаю шуткой дурака.

Предательски краснеет нос,
И челка кренделями вьется…
Дурак все надо мной смеется…
Аж жалко дурака до слез…