Через Днепр длиною во всю жизнь
Протащусь в трамвайчике дрожащем…
Куполами бултыхаясь вниз,
Помолюсь под Лаврою летящей…

Крылья разметавшую прижму
Я к груди слепую птицу книги
И ее пророчества пожну
В режущих калейдоскопом мигах…

Вырвавшимся сердцем наугад
Впереди эпох существованья
Простучу тропу, чтоб чей-то взгляд
К новому пробился пониманью…

Готово сердце разорваться
От подступающей грозы
И с тайной жизни распрощаться,
Что век учи и век грызи.

Подобно вкрадчивым объятьям
Ее внезапный град и гром —
Предательства тугое платье
Облепит тело напролом,

Переполошенную душу
Всю вытрясет по капле вон…
И в дозревающую грушу
Набухнет сердца рваный ком.

И молнии «кривая» нитка
Зашьет живую плоть шматья,
И сердце колоколом зыбким
Ударит выше бытия…

На моей верхотуре
И ночью и днем высота,
Безупречные росчерки легкости
Птиц поднебесных,
Уводящая ум,
Разжигающая полнота
И широких
Ступеней лазоревых
Гордая песня…

Только я — на земле…
И всё под ноги падает взгляд.
Только я — по привычке холопской
Всё горблюсь и горблюсь…
И ласкаю укромно глазами
Впопад-невпопад
Этой правды не взысканной
Не исповеданный полюс.

Да каким-то нечаянным вздохом
Ее зароню
Излетевшей голубкой из уст
Незаметно, поспешно
На мою верхотуру,
Где высоко ночи и дню,
И легко уживаться потерям
С растущей надеждой.

Восставшие травинки пледа
Среди сугробов одеял.
Темнеющая смятость следа
На простыне, где бог лежал.

Его душистого предплечья
Твердел «истаявший» алмаз.
И столько муки человечьей
Таили искры горних глаз.

И электрические слепни
Жужжали в стружках огневых,
Когда мой пятипалый гребень
Вонзался в кущи головы.

И от любви такой бессмертной
Рождались лишь стихи да сны,
Пропитанные мглой инертной
Густого масла не-судьбы…

Завтра мне идти на эшафот…
Вьется Лета струйкою сеченья,
Горло перерезав кушаком
Вспять поворотившихся течений.

Я еще живая, но уже
Взгляды на себе ловлю косые…
От косы, махнувшей по душе,
Душу в пятки вытолкав босые…

Мой венец терновый, перезрев,
С бритой головы седой на шею
Провалился, иглами успев
Палачу наметить совершенье.

И предвидя хлещущий фонтан, —
Я его сокрою в шелке красном,
Тела неподвижный истукан
В модное белье одев напрасно,

Ведь сама я им и не нужна…
Только голова моя с короной…
Господи, какая тишина
На плечах лежит непокоренных!

До помоста завтра донесу ль?
Черное сукно и то отнимет
Кровь мою, как алый сок косуль
В черноте земли бесследно гинет.

Но успею взглядом ободрить
Сгорбленных аристократов духа:
Не боялась женщина любить!
Не боялась сделаться старухой!

Что ж, ведь умирали до меня
В барабанном вышколенном треске.
Кровь простую льют в день изо дня,
Почему б не литься королевской…

Дружок мой, кактус, как тебя обнять?
За частоколом яростной защиты
Дрожит твоя отверженная стать
Всей наготой сочащейся обиды.

Как колкости твои мне выносить?
Оттачиваешь ревностно остроты…
Колючка моя бедная, вонзит
Судьба в тебя однажды кол свободы.

И за ненадобностью отпадет
Весь этот огород нагромождений,
Изнанкою невиданных щедрот
Оденешься на сломе возрожденья…

«Только лица, лица, лица,
Ненавидящие впрок»

Надя Курбатова

Глубина твоя не видна,
Ведь недаром она полна,
Ведь недаром ее волна
Никогда не достигнет дна.

Глубиной твоею лечусь,
Хоть она и не по плечу,
Я о глыбах ее молчу —
Ведь я только еще учусь.

Глубина твоя высока!
Обрывается красной строка,
Пробивается в струйке река,
Утоляющая облака.

Глубина твоя…не нужна…
Словно каторжная княжна…
И в цепях, и на дыбе рожна
Так мистично упрямо нежна…

«Не знаю тайн, не ведаю пророчеств,
А просто вижу, чувствую вперед»

Надя Курбатова

Покусана бродячею собакой,
Голодная, босая, налегке
Шла жизнь моя с отчаяньем отваги,
Неся не хлеб, а сердце в узелке.

Нужда, болезни часто ей встречались,
Но, сердце с ними честно поделив,
Реанимационно улыбаясь,
Вставала жизнь уставшая с земли.

И шла непроходимыми местами,
Неистовой мечте наперерез.
Была она не молодой, не старой,
Но всякий раз — оставшейся в обрез.

И дикие затравленные звери,
Учуяв след, плелись за ней хвостом,
В ночлеге неуютном ее грея —
Кто гривою, кто лапой, кто крылом.

И ласкою, помноженной на боли,
Жизнь прорывалась, рвалась на износ,
Что и рогатые земные боги
Глядели полными очами слез.

И не было конца ее терзаньям,
Толкающим вперед идти…идти…
Горел в ней свет какого-то незнанья,
Другим оповещающий пути…

Десять лет проспала
Не принцессой, но тоже от Парки
Уколовшись, —
Ее истончившимся веретеном.
Только-только теперь просыпаюсь,
И молодость жарко,
Чья-то молодость дышит в затылок,
Искрится вином.

Чья-то зрелость заслуженно,
Самодостаточно, вольно
Собирает плоды,
Наслаждаясь их сочной игрой…
Мне ж — поставлен диагноз:
Однажды проснуться от боли,
Не познав, уходить…уходить
По короткой кривой,

Не изведав и толики счастья земного,
Лишь в духе,
В сильном духе,
Мятежном и страстном всё переживать.
И одно развлечение —
Думу бескрайнюю думать
Да тянуть оптимизм,
Словно шею, что тянет жираф…

Дано увидеть — пробую сказать.
Едва затронув нужные высоты,
Но отзвука хлебнув, спешу глотать
Навзрыд испепеляющие ноты.

И, как своих знакомых, узнаю
Страданьями истерзанные лица,
И словно вор не пойманный сную
С их тайнами, косящими в глазницах.

И не могу, увы, остановить
Того, что пожирает их свободу,
Уродует тела и на крови
Детей вино выпаривает в воду…

И даже крохи радости скупой
Просыпаны собакам в злой обиде…
Как нищему, с протянутой рукой,
Зачем дано мне всё это увидеть?