Бедным моим огненным стихам
Не найти пристанища людского…
Скармливаю строфы голубям,
Жалую воронам за полслова.

Кто же их горячие возьмет —
Прометеи, кузнецы, сивиллы?
С ними на костер живым взойдет
И самопознания, и силы?

Кто, озябший в горькой темноте
Жизни, коченеет и кочует?
Где же смельчаки, герои те,
Для кого и болью посвечу я?..

Джанику

Старьевщик прялку предложил
Купить туристу за бесценок.
Тот побледнел и вдруг ожил,
Вглядевшись в дерева оттенок,

Что смутный образ воскресил…
Упал воспоминанья волос,
А из рассохшейся оси
Той прялки женский дрогнул голос:

«Я виновата пред тобой…
Когда черкешенкой горячей
Я прокляла наш дом, покой,
А значит — и детей в придачу.

За то, что отлучил от них
Своей жестокостью железной.
И мне теперь остался стих
В свинце раскаянья над бездной.

Стою смоковницей сухой
Здесь, у обочины дороги.
Не остановят на постой
Тебя твои больные ноги.

Да-да, и твой нелегок крест
Неутомимого скитальца:
Избороздил весь мир окрест —
У старой скуки в постояльцах.

Я недвижима — ты в пути,
И не сойтись нам в жизни этой…
Но может снова Он пройти
В библейской мгле новозаветной.

О новой жизни не взмолюсь,
К Его изножью припадая.
Одной слезы прошу! — и пусть
Я никогда уж не оттаю, —

Но пусть из ссохшихся глубин
Моих одну слезу исторгнет.
Тебе отдам ее рубин.
Прими, а то она прогоркнет…

Прости, а то напрасен век
Из повторяемых ошибок…
В родном Домбае мягок снег
Да войлок шапки, мною сшитой…»
-----------------------------------------
Всё крутит прялку антиквар,
Как колесо рожденных жизней.
Всё носит по свету Анвар
Рубин, который счастьем брызнет.

Радость их чиста и беззаботна,
Горе, хоть большое, но родное.
Как их жизнь проста и принародна.
Господи, да минет их всё злое.

Это мне с двойной душой, скрываясь,
Не достичь их детского наива.
Это я, бессильно улыбаясь,
Во любви юродствую пугливо…

Пока смеюсь — не верю боли,
Пока смеюсь — не помню зла
И этой радостностью что ли
Сношу поболе, чем несла…

Пока смеюсь — дышать ровнее,
Пока смеюсь — в прищуре глаз
Всё как-то ближе и виднее,
Как будто истина сбылась.

Пока смеюсь — и мысли четче,
Язык точнее на словцо,
Изобретательнее ночи
На сны, светящие в лицо.

Пока смеюсь — в броне беспечной
Свободно сердце от обид,
Улыбкой зацепивши вечность,
Оно мгновенье длит и длит…

Пока смеюсь — смешны желанья:
Легко отказывать себе.
Пока смеюсь над красованьем —
Не страшно слепнуть и седеть.

Пока смеюсь, смешав напасти
В один земной и горький шар, —
Не знаю, где смешок мой счастья
Вдруг распалит любви пожар!

Пока смеюсь — дрожит и нёбо
Всей толщи прожитых времен,
А смех грядущего у гроба
Сорвет печать, прогонит сон.

Вере Юцевич

Только-только забрезжит радость
На протянутых кромках губ —
Зацеплюсь поцелуем-взглядом
И повисну над бездной ада —
Крестоносец-паук.

Даже птицы мне не помогут
Поднебесной механикой крыл.
Ухвачусь за отчаянья модуль —
Я на нитке молитвы мокну,
Восходя на разрыв…

Даже люди отступят в тревоге,
Наблюдая опасный мой путь,
Даже близкие — не помогут,
Убегая с моей дороги, —
Только мне не свернуть…

Крест на лбу, на глазах,
Крест на сердце —
Перекладины вверх, на подъем…
Не надеяться, не согреться,
Никуда не пропасть и не деться,
Возгораясь живьем…

Только туч — благодатная свежесть.
Только молний — спасительный трос.
И поможет, и огненно режет,
И рассветной улыбкою брезжит
Вдохновение гроз!

Я ела яблоко раздора
(Все стороны сошлись на смерть):
Хлебнув пучины ярой спора,
Давилась о земную твердь.

Так примитивно, так по-детски
Причину изводя войны…
Щербились зубы, словно нэцки,
Искусностью поражены.

Я грызла эту вечность пытки —
Сравнения: ну, кто кого? —
Сравняв с землей до капли, нитки
В себе Хеопса божество.

Крошила семя катаклизмов,
Свое нутро перемешав,
Что в страхе морщились парисы,
И музы пятились, дрожа.

И даже ты лицо воротишь
От месива — чем стала я…
И хлеб мой каменный поносишь,
В сухой колодец мой плюя…

Я всё на карту положила,
Сей плод пандоры проглотив,
Не зная, что лишь так мотив
Любви найдет теченье жилы…

Рисую маленького ангела
Из ничего…из никого…
Из сердца выпрыгнувши набело,
Желанье пальцы обожгло.

В такой тиши-глуши рождественской
Перо особенно скрипит…
Пернатый мальчик и нездешенский
В наш мир из зыбкости глядит…

Из невесомого опушия
Крыла, из стружек золотых
У лба… Из призрачного кружева
Столетних свитков развитых…

Рисую маленького вестника
В магические эти дни.
И маятник судьбины крестиком
Повешу на его груди…

Чтоб кто-то светлый и нетутошний
Своим ребячьим естеством
Сроднился, пусть на миг, безудержно,
Оставив знак на Рождество.

Таракану Таракановичу Шуршевичу,
вечному товарищу человека

Жизнь ничтожна в кривых
Стеклах ломаных слез.
На засаленной кухне
Шуршит таракан.
Он ведь тоже привык
Не ловить с неба звезд,
А подножного счастья
Метелить канкан.

Так бессмысленно, друг,
Пожалеть себя вновь.
Таракан Тараканович,
Где же ваш шарм?
Где ваш рыжий сюртук?
Тараканья любовь
Завела в коммуналку
Повязанных карм…

Жду второго глотка
Из грозящей трубы…
Издыхающей нежности
Нечем дышать…
У виска, у витка
Обветшалой судьбы
Просит ангела лапкой
Кухонный клошар…

Пишу даже не «в стол», а в бездну…
Нигде…никто…и ничего…
И только осененьем крестным
Почувствую свое чело…

Молитвой промелькну горячей
Во мраке мглистых холодов
И вырвусь сердцем, не иначе
Как с кровью, в даль свободных снов…

В толпе голодных, нелюдимых
Немое горло обожгу.
Служу на сцене муз незримых
И безответный ветер жну…

Как тело сохло и рвалось!
Как тело бедное болело!
Как в сей чухонке околелой
Душе не сладко привелось…

Как в этой немочи бескровной
Сцепились дико вены-кроны,
Терзая окончаний нерв…

Нерв почек мысли неуемной,
Чувствительности окрыленной
Давил, калечил боли серп.

И вот — всё мигом отошло…
Седое лихо, сгинув тихо,
Последней гнилью отмело…
И тело задрожало криком
Младенческой души в цвету
И — накопило красоту…