Н. Ю. Поповой

Камея благородный свой рельеф
Живорождает,
Когда Она, условности презрев,
Не надевает

Ее ни в тон, по случаю – а так,
Как захотела.
Душа, душа диктует вкус и такт,
Одна – всецело.

Ее готовность детская к красе –
Как пробы оттиск.
Эпохи все – Ее, концерты – все,
Билет – как пропуск

В безвременные светочи миров,
К любви всегдашней.
Там рады Ей и ждут Ее котов,
Божков домашних.

Глазеет чудо – зоркий хризолит –
Во взгляде дерзком…
Да здравствует на стенах, держит быт
Фарфор имперский!

Без возраста: вид стрижечки лихой
По-детски кроток.
Любимица блокадниц, вдов-тихонь
И дачных теток.

Перезаложен мраморный Давид,
Но сыты гости.
Их золотом фамильным одарит
Она из горсти.

И обрамляет умное лицо
Сиянье мысли –
Брабантское в полвдоха кружевцо,
Восторг – в полжизни.

Всё странствует, хоть что-то там болит…
Ау, пропажа!
Изысканна тончайше Натали…
И вся Наташа!

Восторженна, пресветлое дитя,
Смешит в рассказе,
Уловит смысл земного бытия
Со встреч, оказий.

Излазит все музейные дворцы
В батальных сценах,
Не зная, что Ее тут праотцы,
Прапракузены

Сражались, иль бывали. Что уж там!
Мир сжался в пиксель.
Но водит Ее мышка по балам,
Сажает в книксен,

И девочка в компьютере творит
Свою стихию –
С ней Батюшков и Моцарт говорит,
И отче схимник.

Перезабудет чесучу, жакет
И пелерину,
В беретке ходит, в джинсах налегке
Считай, всю зиму.

Идет с портфелем, юбочка стара,
Ну – гимназистка!
А я – Ее таежная сестра
Из декабристок.

2013

Ношу растянутые кофты,
Неровно-рваные края.
В них жить, работать очень ловко,
Бродить и спать, укрыв себя.

При случае взлететь в восторге –
Есть чем взмахнуть под крен ветров,
И распластаться на пригорке
Всем многоклиньем многошвов.

Соорудить палатку, скатерть,
Пустить (не жалко!) на бинты.
На всё моей хламиды хватит
(Плащ рыцаря ведь носишь ты!).

Неспешно вымокнуть до нитки
И сохнуть, сохнуть…по тебе.
Сложить нехитрые пожитки
В подол  длиннющий. И в тепле

Уютных капюшонов леса,
Намотанных шарфов дорог
Постичь под бурями прогресса,
Как мал наш шарик, наш мирок.

Хоть пру в рубахах просторечья,
В платки укутав горла ком,
Расхристанны душа и плечи –
Там где болит, там гол сокол.

В карман заплатки, на живую
Пришитой-порванной опять,
Запрячу сердце, чтобы всуе
Поближе вынуть и отдать.

2013

«Моя жизнь — завод!»
Из сна процитировал парень.
Хвалю его:
«Оригинально —
Завели и покуда идем»,
«Но я хотел бы… —
В мою сторону комментарий —
Как ты, хореографом быть,
Произвольно литься дождем,
Обтекаемо и спонтанно
Вылепливать телом реальность».
Я промолчала в ответ —
Тупею, когда так…в лоб.
Что аж проснулась
И лишь
Потом, как всегда, догадалась,
Что ответить ему.
Или себе?
Чтоб
Вот так,
«без забот, без хлопот»,
Радостно жить на воле,
Нужно оставить всё,
За что цеплялось нутро:
Сойти с пищевой иглы,
Содрать с себя корку боли,
Выдержать натиск родни
И — сталкером под метро
В клоаке канализаций
Проползти на локтях и брюхе
Изнанку цивилизации
Из собственных же нечистот,
Без всякой надежды узреть
Свет во тьме и разрухе,
Почти уж не веря в то,
Что в сказке, в конце, повезет.
А можно — и вовсе легко:
Забыть вот так, в одночасье,
Чему учили и что
Навязывали как шанс
Единственно тут возможного
Больного убогого счастья.
Ну всё —
Побежала в душ
И за
Земляникой для нас…

2013

P.S. «Когда человек своим грехопадением отклонился от единственно верного питания, тогда и начались все его бедствия; это чётко просматривается в Библии.

Культура, а с ней и собственность стали необходимы тогда, когда человек стал неправильно и слишком много питаться, и первый кто начал огораживать землю, был не первым злодеем (по Руссо), а первым культурным человеком. Он так поступал, чтобы защитить от голода себя и своё многочисленное потомство, которое он зачал вследствие повысившихся половых инстинктов, вызванных неправильным питанием. Поэтому его пища стала «смешанной» и в такой же степени смешанными стали его мысли и характер. Он придумал способ прикрыть свою наготу, чтобы обмануть своих соседей (которые вероятно ещё были голыми) при половом отборе, потому как его красота пострадала от неправильного питания. Поэтому возникло производство одежды…

Пока человек внутренне не является райски чистым и красивым, он не будет таким и снаружи. Поэтому культура нудизма никогда не проникнет, пока человек употребляет культурную пищу. Но продукция последней является экономическим условием существования культурного человечества и социально-экономически нужнее, чем его физиологическая жизненная потребность. Поэтому одежда остается необходимой, соответствующей обычаям, моде и полицейским требованиям. Таким образом «государство обнаженных» в государстве «моды на одежду» остается утопией, потому что это, боящееся воздуха, света и ночи «модное общество» экономически живет от моды, но при этом одновременно увеличивается скорость наклона его уровня к бессознательному самоубийству, «там где крупный город, всё медленное самоубийство называют жизнью» (Ницше)» — из Арнольда Эрета.

Усатые старухи – колкий взгляд,
Изнеженные жучки на коленях.
Со старых фотографий не глядят,
А протыкают время.

Такую встретишь в толчее людской
И ужаснешься злости забродившей.
И молодость была больной тоской,
И зрелость – не любившей.

Собачек легче миловать-казнить,
Рядить в шелка причудливых желаний.
И обговоров-наговоров нить
Шныряет вокруг званий,

Глухой неблагодарности сынов,
Богатства и бессовестных невесток,
Подробного рассказыванья снов
Как аргументов веских.

Копить, копить – единственная страсть –
Фарфоры, хрустали и медальоны…
И вдруг, о Боже! –
За пасьянсом увлеченным
Проглянет в них не карточная масть
Самоубитой некогда мадонны.

2013

Тебя никто не гладит, не ласкает,
А только топчут, рвут или едят.
Травинушка моя, земля родная,
Ты ценна лишь для махоньких ребят.

Калекам и юродивым – отрада.
Бездомным и упившимся – приют.
Твою красу негромкую ведь надо
Еще понять, а на нее плюют.

И орды жгут, и у своих ты в рабстве:
В асфальт катаем, травим день и ночь;
Забыли, что в тебе одной лекарства,
Что без тебя нам смерть не превозмочь.

Раскинулась до затаенной глуби,
Рассеялась широ-ко по Руси.
Сирот предобрых небо лишь и любит –
Они ж и не помыслят попросить.

Да и ничё не надо, слава Богу,
Была б земля – исконный «черный хлеб».
А разноцветов дивных! Мно-го-много…
И не в слезах, а в росах рост окреп.

Ты всюду с человеком: на покосе,
В саду, на огороде, у ручья;
С рождения его и на погосте…
Привычная, простая и ничья.

Судьба твоя поистине народна –
Из пепла возрождаться и невзгод.
Благословенна волею свободной.
Не убиенна как и сам народ.

2013

Мой покой
в аду загрязненного тела –
это знание,
как очищаться с лихвой.
Моя радость
все фазы любви претерпела –
любви-спасенья
к себе самой.

Ни видеть, ни слышать
никто не поможет.
И двигаться
гибкой спиралью звезды,
и узнать, наконец,
что не голод нас гложет,
а мерзкая вонь
бесконечной еды.

Моя нега,
моя настоящая нежность,
а не патока
умиленья собой,
станет прежней, детской,
живучей, поспешной,
легкой-легкой,
как шар голубой.

Перекинемся им –
самым нужным, воздушным,
ясным взглядом,
очищенным взглядом
нескушным.
А в руках-то,
гляди,
шар-пожар золотой.
И не надо домой –
всюду дом и покой.

2013

Давай сбежим с пар
на Васильевском
дворами, БАНом*,
через мост – в Эрмитаж.
Погодой
мерзко-чудесной
питерской
в рыцарский зал,
любимый наш.

Может, застанем еще
китайцев,
древнюю вышивку шелком.
Никак
на ширме, на веере
древние пальцы
оставили нам
послания знак.

Хоть ты и японский знаешь,
не важно…
А я танцую
все годы без тебя
в Мадридском королевском балете…
Однажды
мы с пар сбежали –
Ты, Вечность и Я.

Умудрились
прийти на свои факультеты
в разных городах
в разные времена.
А вот ведь сбежали
и без билетов
ходим по Зимнему
как шпана

общажно-буфетно-университетская,
одеты
в растянутые свитера,
голодно-счастливые,
постсоветские,
постмилениумные
на вчера.

Хоть тема лекций –
«Конец света», что ли…
Вот и проверим, –
пересидев
в музее, –
старых мастеров школу:
нетленна ли
в своей красоте?

Искусство вечно –
твердят апологеты.
Я бы сказала –
энергия в нем,
когда светло от него
без света.
Вечность.
Прекрасное.
И мы вдвоем.

Наш гид по эпохам –
ангел александрийский,
иногда он сходит
со своего поста
для таких вот
позитивных мазохистов, списки
неприятностей трактующих
как наилучший старт.

О чем это я?
Ах да – о Прекрасном…
Хоть ты на уроках
конспекты писал,
А я – стихи
о нас и о разном…
Кто
хоть раз
от системы сбегал,

разовьет
хороший вкус к перемене,
обострит ощущенья
и свежесть чувств.
Бежим? –
На линии** Васьки
Невой наводнений.
Вот жизни линии!
И крест ангела –
легок и пуст.

2012

*Библиотека Академии Наук
**улицы на Васильевском острове в Санкт-Петербурге

Утром иду на работу.
Тело земли в плевках,
Окурках, бутылках, блевоте
И в мусорных тухлых комках.

Стыдно, что так надругались
Над матерью дети Земли.
Дары ее втуне остались –
Под корку асфальта легли.

Их мы не чувствуем больше,
Поэтому в камень рядим
Листочки, травинки… и дольше
Не можем уж зваться детьми.

Скорей, чужаки, мародеры,
Придатки машин и устройств.
А где-то растут помидоры!
Да только не помним их свойств,

Давимся ведь муляжами –
Ими забиты лотки.
Так мало любви между нами –
Под пластиком гибнут ростки.

Черные дыры, верно,
В противовес растут
И всю нашу свалку мгновенно
Притянут к себе и сожрут.

 2012

Не лист, а душу карябаю.
Пишу о грустном? Да только
Сопротивляюсь в каракулях
Неизбежности колкой.

Не хочу я такого этого,
Что вижу перед глазами.
Не сумрачного — а летнего.
Не сценарий со снами:

Чужи они и запутанны
В двойном и тройном смысле.
Взлечу над болотом пугалом.
Смешна ведь по жизни.

Терять все равно нечего —
Ни положенья, ни званий.
Моя реальность до вечера
Расцветет вместе с вами!

Я ее так устраиваю,
Что всем тут тепло и уютно.
Медленно, но проваливает
И больное, и мутное.

2012

«Я всё могу», — душа сказала.
Ей я поверила в семь лет.
Перронным финишем вокзала
Встречаю лучшее в себе.

Разбег из детства взят. Сомненья
Остались в прошлой темноте.
Я строю дом, ращу деревья,
Облагораживая тем

Пространство, что ношу с собою.
Повсюду, где б я ни была —
Живой слезой, живой водою
Напитываю все дела.

Как на дрожжах растет уменье,
И мастерство в руках горит.
Душа не струсит, не изменит.
И только правду говорит.

2012