Величье северной глуши
Проглянет в слове на морозе.
Хоть спорь, хоть плачь, а хоть пляши –
Всё с интонацией вопроса,

Всё уточняющей: «Нет ли?»
Единственная сохранилась
В говОре северной земли…
Она одна и пригодилась:

Столь быстро, кратко говорить
Перед природою кромешной
Понудило в слова вместить
Вопрос-ответ – приют надежды,

Что всё вот так, да и не так.
А как должно быть, без изъяна.
Принц Гандвиг наш-то не простак.
А дух Отца – дух океана –

У сельских мудрых дурачков,
Не пьющих, как это не странно,
Толкующих сей мир бочком,
В сторонке от больших экранов.

Величие-то в простоте,
Которое не всякий нажил.
А мат – хожденье по нужде,
Да только ртом – чего уж гаже, –

Окостенение ума
И следом – озверенье сердца.
Из ругани хлобыщет тьма…
А от нее итак не деться:

Полярна вон, как грязь жирна,
Одно спасенье – в долгом снеге.
Набелят жонки полотна,
В Двине полощут да в Онеге.

Глядишь, молочные пойдут
До морюшка тугие воды.
Поморы затемно встают
Перед живой стеной Природы,

Как на молитву – сам на сам…
Дыханье океана веет…
И так – весь день у них как храм.
И так всю жизнь – молчат и верят.

2014

Если мы уж так сострадаем, так и поступать должны бы в размере нашего сострадания, а не в размере десяти целковых пожертвования. Мне скажут, что ведь нельзя же отдать всё. Я с этим согласен, хотя и не знаю почему. Почему же бы и не всё?

Ф.М. Достоевский «Дневник писателя. Книга 2»

Не знаем совершенной доброты.
Не видим связей общих благоденствий.
Всё отдали б, да страшно нищеты.
Боимся впасть в восторженное детство,

Когда всё видишь сызнова, свежо,
Воспринимаешь жизни дар на веру.
Иной добряк для нас почти смешон.
Но для любви не годны полумеры.

Вот так всю жизнь прокиснуть в мелочах?
В бессмысленнейшем хламе утопая?
Скупы и бережливы. На плечах
Не головы – расчетная кривая.

Нет, я такого счастья не хочу –
Погрязнуть в накопительстве и страхе.
Я спрятала за пазухой пичуг:
И мне, и им – тепло в моей рубахе.

Деньгами от людей не отмахнусь.
Еда, одежда – это ведь нужнее.
Тепло и свет, очаг и кров  и плюс
Внимательность… И дело-то не в ней ли?

В деньгах же, легких, быстрых, – лишь соблазн.
Мы ими откупаемся от нищих.
Двойной соблазн: и нам, и им; и казнь
Пичугам доброты на пепелищах.

2014

Дворовый. Гладкошерстный. Глаз с подпалом.
Умно́ молчит. Глаголет долгий взгляд.
Ничейный. Дачный. Охраняет даром.
Не за объедки. Просто любит. Просто рад

Служить всем естеством своим собачьим.
К реке пришли. Встревожился барбос,
Что я купаюсь при плюс трех, и не иначе
Застыл на морде человеческий вопрос:

«Зачем же в холод-то…» Не бойся, милый псище.
Всё-все, уже оделась. Ну, пойдем?
Мой добрый, вислоухий дачный нищий!
Поскачем, подурачимся вдвоем.

Купить тебе сардельку в магазине?
Ее ты, отвернувшись, пожевал,
Как будто бы стесняясь. Эх, разиня!
Второй кусок-то – котофей сожрал.

Сегодня лишь мы встретились с тобою,
А ты под руку голову подвел –
Широкую, сиротскую… И с болью,
И путаясь в ногах, за мной побрел.

Мы только познакомились и тОтчас
Меня ты почему-то полюбил.
И стонешь, провожая на автобус,
К ноге прижавшись из последних сил.

2014

Не действуете, старые молитвы,
Препятствуете Господу во мне,
Свинцом самоспасения налиты,
Ваш ложный крест – ступенька к сатане.

Умолкните, несчастные невежды,
Опомнитесь! Спасение – в труде.
Я не могу молиться так, как прежде.
Не те слова и образы не те.

Не тот Христос у вас, не те заветы.
О где невинность? Не было ее.
Вы сильных мира приняли – пригреты
Посулами, деньгами их, жильем.

Ни разу против власти не восстали.
Где справедливость? Нищий так же нищ.
Христу не нужно, чтобы вы играли
В закон и в ритуал свечных кострищ.

Анафемы толстым провозгласили,
Но не рокфеллерам – посредникам войны.
Светильники святых ВЫ загасили
Ворованными ризами мошны.

За таинства любви берете плату.
Любви бесплатной! Радуется змей.
ВЫ! Только вы одни и виноваты
В падении обманутых детей.

ГДЕ крестный ход ваш против олигархов?
Зачем же лавки в храме? Вздор свечной!
Столетье за столетьем крах за крахом
Религий и держав… Лишь мрак ночной

Да страх – вот ваши идолы и боги.
А тот из вас, кто князю не служил, –
Сожжен, оболган, проклят, одинокий,
Иль сослан, иль расстрижен, если жив.

Так знайте, есть Христос! Живой, Сердечный!
Он всех детей – истерзанных, больных,
Несчастных, голодающих, увечных,
Отверженных, «неверных», не въездных –

Он каждого нашел на пике боли…
Без литургий, записок и Суда…
Всего одной своей лишь Божьей волей…
Которой вы не знали никогда.

2014

В любви юродствуй, не стесняйся.
Нагое сердце отпусти.
Всей глубине страды отдайся –
За вдохновением расти.

Минуя логику убожеств,
Забудь про внешний вид и блеск:
Держать лицо не смей, не можешь!
Выныривай из догм на всплеск

Неузнанного огневого,
Сметающего тлен в телах.
В любви нет среднего… второго…
Одно и всё – в твоих руках.

Первостепенная… бесславность.
Превосходящая… тщета.
О нищенствующая сладость!
Ничтожная – о высота!

Как в перевернутых лекалах,
В любви нет правил, сдулся суд.
Один лишь танец агнцев малых,
Безвестных радостников труд.

2014

Книги разом опротивели,
Кроме тех, что всех любимее.
Открываю двери в Киеве,
Выйду ж – в неисповедимое.

Ничегошеньки не знаю я,
Всё впервые словно делая.
Шелуха любви бесславная
Опадает, неумелая.

Ше-лу-ха… Улыбкой дитятко
Зачеркнет все горы знания.
Вмиг преобразит невидимый
Гибкий воздух созидания.

Это хлеб наш и наитие,
То, что не отнять мучителям.
Это наше добробы́тие
От добрейшего Родителя.

Фильмы все скучны заранее.
На концертах – гордость техники
Исполнения – хлестания
По нежнейшим струнам вестника.

Потому сижу в затворе я
И внимаю сердцебы́тию.
В нем все книги, все истории
И все главные события.

На работе или в транспорте,
На торгах ли мегаполиса
Сердцем строю, сердцем странствую
И молчу сердечным голосом.

Говорить-то в общем нечего,
Ведь не знаю ничегошеньки,
Кроме сердца подвенечного
В дымке солнечного крошева.

2014

Жалость их – просто слезливая трусость.
Невыносима как жало, как глупость.

Жалят и жалят, в любви заверяя.
Только ведь глупой любовь не бывает.

Вздохи и ахи, призывы спасаться.
Письма – как повод собой умиляться.

Общие фразы бессмысленных строчек.
Я им подругой была, даже дочкой.

Им дискомфортно, поэтому пишут,
Спрашивают – не о важном…о лишнем.

Не по себе им, вот дух и теснится:
Прошлым питаются, прошлое снится.

А доискаться причины тревоги?
Истинной боли их жизни безногой?

Тихо осели в достатках, в режимах.
Неповоротливы и недвижимы.

Всё говорят, говорят без умолку.
Только любовь-то молчит, вся в сторонке.

Ведь она действует молниеносно:
Видит – и делает. Всё очень просто.

Нечего тут приплетать паутину
Тухлой политики, пошлой рутины.

Всё очень просто, что кажется сложным.
Примут ли то, что их вера безбожна?

Разве признаются искренне, честно:
«Нам ничего, ничего неизвестно»?

Разве за друга жизнь отдадут?
Всей своей сутью за правдой шагнут?

И ужаснутся ль общественной фальши?
Буду молчать, как молчала и раньше.

2014

обжигающей,
как взошедшее солнце в груди,
ты молитвой пронзись,
путь искомый труди

вот же, чувствуешь,
как твой загнанный вздох потеплел
и обнять всё вокруг
ты до слез захотел

с благодарностью,
превышающей рамки, сверх норм
ты целуешь сердца
как юродивый вор

лишь ворующий
«здравый смысл» и нарушив покой…
обними и беги!
тот настигнет – кто свой

то-то радости
будет вам, породнившим уста!
познавай не канон,
а живого Христа…

2014

Стоят поэты в тупике.
Стоят, страдают в одиночку.
Давно поставили бы точку –
Но вера, вера в кулаке.

Зажата крепко – это всё,
Всё, что осталось от харизмы.
Поэты далеки от жизни,
Но жизнь без них – ни то, ни сё.

А то бы… жили «по-людски»!
Обедали б по расписанью…
Но там, где духа ликованье,
Не тлеют жиром шашлыки.

Провидцы радостей иных…
Иных… Им иночество в пору.
В миру б монахами, которым
Любви хватило б за троих!

Струились вдумчиво, светло,
Не сожалели б о награде,
Сама бы жизнь была отрадой,
Влюбленных – нежностью б влекло.

Работа, постничество, свет
Хранимой кротости ребенка…
А так… полна, полна солонка
Невыплаканных слез и бед.

А так… тупик… тупая боль…
Тревога за детей, Россию…
Ни противление насильем,
Ни слава, ни мессии роль,

Но вечных будней волшебство,
Бессчетных празднований мигов…
Всё это ваше! Не вериги!
И не кресты! И не вдовство!

2014

Ангел северный – поэт:
Горя много – счастья нет.
Пустошь чуди белоглазой…
Хочет ангел восвояси.
Тут чужбина, гиблый край.
Мне же – беловодный рай.
Вся поэзия – в раздолье,
В снежной взвеси мукомольной.
Жёнка я, а не поэт.
Ягод много – горя нет.
Зреют в травах перезвонных!
Накормлю гостей бездомных.
А свои сыты́, небось.
Ангел северный – мой гость.

Како скрушно, како дальне
Твой родимый угол, странник.
Долетишь ли, коль ослаб?
На, поешь, я принесла.
Да пойду, в сторожку к деду…
Ты живи тут и обедай.
Денно буду приходить
Баню и избу топить.
Жёнка я, а не поэт.
Дела много – горя нет.
Выздоравливай, набожный,
От тоски своей залёжной.
Может, и у нас найдешь
Свет, в  котором запоешь?
Смысл, поди, и в этих топях…
Ох и ладно баньки топят.
Улица-то ожила!
Я тут чаю принесла.

Жёнка я, а не поэт.
Пряжи много – горя нет.
Вот сошью тебе рубаху,
Поясок сплету да с бляхой –
Солнца коло-колограй!
После бани надевай.
Прогуляюсь в лес к медведке,
Там на бортях – чистый не́ктар.
Уж шиповник поспеват –
С медом-то как мармелад!
Жёнка я, а не поэт.
Деток много – горя нет.
Вон их цельная деревня.
Пострелят не сманишь бреднем,
Только ласковым словцом,
Иль рассказом, иль резцом –
Им по дереву мудруем;
Травы ищем по Кокуе^[1];
Вышиваем, иль плетем,
Иль цветную глину мнем.

Жёнка я, а не поэт.
Песен много – горя нет.
Складываем их в охотку.
Дед поглаживат бородку,
Улыбается мальцам,
Приглашает их «на цай»,
С яблочками, желудями
И с кедровыми сластями.
Подпевает, крутит ус:
– Гож! Ёлусь по ёлусь!^[2]

Жёнка я, а не поэт.
Где живу – там горя нет.
Нету радости глубоче,
Чем лелеять угол отчий,
С каждой травкой толковать,
Землю с небом обнимать.
Уж на что и руки да́ны!
Нам и делать день желанным.
Жёнка я, а не поэт.
Ангел – северный рассвет.

2014

¹ Кокуй – Иванов день, Ивана Купала.
² Ёлусь по ёлусь! – «Хлеб Соль!», «Да будет так!», «Хорошо!»