Не спиться тихим Рождеством…
Всю ночь, тепло оберегая
В себе, как свечку под стеклом,
Горю, в стихах изнемогая…

С подружкой-печкой наравне
И с пледом стареньким на пару.
Жизнь где-то дремлет в стороне…
А здесь у нас — Звезда в разгаре…

С такою радостью бездомной
Иду вдоль праздничных витрин
Из мишуры огнепоклонной,
Из дорогих мерцаний вин.

С такою щедростью пропащей
Не «прилипаю» к дорогим
Подаркам в золоте шуршащем
И потому вдвойне чужим.

С такою нежностью тепличной
Вдыхаю Дедушкин мороз.
С такою верой «неприличной»
О волшебстве твержу всерьез…

Из нашей жизни почерневшей
Вы проступаете, светясь…
Иконовязь… Иконосвязь
С далеким небом изболевшим.

Как радостно глазам ловить
Еще высоко пух Ваш ясный,
И тут, внизу, перехватить
Губами, алчущими красно,

Среди замерзшей суеты
Скользя и падая-хватаясь
За воздух — и не знаешь ты! —
За чуткий посох Николая.

Жизнь остановится на миг:
И капля удлинится в кране,
Затихнут вещи, и двойник
Вина углубится в стакане;

Замрут нехожено часы,
Окаменеет пыль столетне,
И мыши позабудут сыр
Тащить за дырочки в передней;

И свечи внутренним огнем
Зажгут податливый свой мрамор,
И ночь, и день в посте одном
Посеребрят оконно рамы;

Легенды в людях оживут,
А мифы сказочно в животных;
Взовьется ласкою твой кнут,
Ярмо заблещет подноготно

Легчайшей радостью цветов;
А строки, писанные эти
На ветхом лоскутке шелков,
По ниточкам растащат дети.

(Н. Кумановской)

Мой друг, как сладко засыпать,
Внезапно вспомнив о богатстве,
Каким умеет наше братство
Часы в беседе коротать.

Любуюсь красотой твоей —
Старинных мастеров камеей,
Где хрупко истина давлеет
Над искаженьями идей.

Где выдержанной речи вина
Напоят редкостью глубинной,
И где пройдется нежно кисть

То пыль стряхнуть с вещей влюбленных,
То освежить звучанье полных
Судьбой нанизанных монист…

И страсть ощерит пасть,
Да не найдет поживы
Устам искусно лживым.
И нечему упасть

В когтистый плен ее
И в мнимо-сладкий позыв…
И первый проблеск розы
Дохнет в небытиё…

Молчать — молчать и слушать…
И слышать — отвечать…
Всё реже, тише, уже
Свой голос расточать…

А больше чувство-ведать,
Держаться на износ
Работой-непоседой,
Молитвами насквозь…

Стирая руки до кости, — да всё ж не стерла,
И за ночь плоть живая наросла…
Помои вынеся, не вывернулось горло,
И нет, не помутнела глаз роса.

Так прыгай в гущу жизни, в гущу смерти
И дно скреби, как выскребают смерды,

Прозрей в это глубокое окно,
Как только лишь одним царям дано…

В боли столько правды и терпенья,
В боли ты тиха как никогда
И своей глазастостью оленьей
Главное отыщешь без труда.

И своей недрогнувшей струною
Ты протянешь стольким чистый звук,
Уменьшаясь эгом, как луною
Свет копя ущербами от мук…

(Н. К.)

О, женщина, познавшая любовь!
Настанет день — придешь к вратам ты черным.
Увидишь, как запекшаяся кровь
Темнеет на ветвях переплетенных.

Не медли, перейди — лишь затяни
Ремнем потуже белое исподне,
Чтоб не раздаться вширь от мук в тени
Предательства и властности голодной.

Там, за вратами — белая арба
Тебя сама, без лошади покатит.
А справа похоронная толпа
Чернеющим молчанием спровадит.

Смотри — это живые мертвецы,
Они любовь хоронят и сутанам
За это щедро платят, а отцы
Кадят опустошающим обманом.

Но путь твой дальше… Золотых колес
Скрипит повозка, чутко охраняя
От жалости  к себе — от горьких слез.
Трясет арба, все лишнее роняя.

А вдоль дороги, где цветы росли,
Увидишь столько попрошаек, нищих,
Юродивых, чьи кони понесли,
Детей-заложников и эмбрионов «лишних».

Потом, минуя голую печаль,
Путь в гору заберет, и в тучах пыли
Осевшей, как обломки старых чар,
Закончится он храмом на обрыве.

Музейным хламом, затхлостью несет
Из храма… Хоть чертог сей нелюдимый,
Он свежий вздох твоими легкими вдохнет…
И первый встречный
назовет тебя любимой…