К шкафу мышонок приник,
Возится, спать не дает.
Ладно, пускай поскребет,
Только б не трогал книг.

Моль в разъяренной пыли
Ищет клубок на обед.
Да хоть все кофты бери,
Только не засти свет.

Просится в хату пожрать
Мурчик, соседский кот.
Я ведь полнейший банкрот —
Только смогу целовать.

1992

Выбираю безлюдную улицу —
Что в углах, тупиках сутулится;
Узкой ножкой по лужам ступает
Босиком; без машин и трамваев,
Бесфонарная, поперечная,
Освещают ей звезды вечные;
Под старинный булыжник катится —
То потупится, то попятится;
Одинокая, встанет у тополя,
То вдруг окнами
Пусто захлопает,
Надрывая разбитое сердце
И не пустит никто согреться;
В очень длинное
странно одета,
Под названьем —
Дорога поэта.

1992

Посиневший ноготь
Заложу в кулак,
Закушу губой
Этот летний холод,
Странный полумрак
Надо мной, живой.

На земле прибитой —
Ливнем с глаз долой! —
Весь каштанов цвет.
Я с весною слита —
Прячу под полой
Съежившийся свет…

1992

С тростью из бывшей винтовки,
С призмами старых очков
Движется на изготовке
И на прицеле толчков:

Здесь не спеша поскользнулся,
Там от души наследил.
Дайте рукой прикоснуться,
Где он, святой, проходил!

Внуки — в удобстве бесстрашном,
С хлебом былых баррикад,
Тона хорошего важный
Их несгораемый art —

Лоск на прогнившие дыры,
Лак на кирзовый сапог?
Дедушка — гордый задира —
Тащится вглубь на Восток.

Гляньте — он смертник и хроник.
Но из слезящихся глаз
Дерзкий и славный ребенок
Весело плюнет на вас.

1990

Да, жизнь настала на износ,
И я дышу на этом слове —
В нем столько плодотворных слез,
Благой и терпкий запах крови.

Да, жизнь настала отмерять
Труды и версты — красной ниткой.
И даже если умирать,
То — на костре иль под пыткой.

1990

Я вновь стихи переживаю…
Глаза закрою — зацветают
Они на тонком полотне
И на рассвете увядают,
Отговоренные по мне.

Не сплю по первому дыханью,
По полудетскому шептанью,
По не дающимся складам.
За их ученое незнанье,
За их незрелое призванье
Я все сокровища отдам.

Резвятся быстрою толпою,
Ведя полночною порою
Свою отважную игру.
Они дозреют, поредеют
И вслед за Пушкиным посмеют
Дознаться: «Вся я не умру…»

1990

Віє вітер, віє буйний,
Дуби нахиляє.
Сидить козак на могилі
Та й вітру питає…

Под моим плечом тяжелым,
Каменной десницей
Ни товарищ, снятый с кола,
Ни сестра-девица,

Панской ласкою убита,
Ни сынок безвинный.
Здесь лежит землей забытой
Матерь Украина.

Не запахана волами,
Не густеет житом.
Только черными крестами
В рушниках расшита.

От того ветра гуляют
И деревья гнутся,
И уже никто не знает,
По ком слезы льются.

Отвори, козаче, камень
Старый и соленый!
Замахал в ответ руками…
Свежий дуб зеленый.

Сколько ждать, чтоб встали братья,
Напитались силой,
Чтоб раскинули объятья
Украине милой?..

1991

Воспоминаний белые стада.
На плечи — бурку,
И в полночь непочатую страдать,
Топить печурку.

Сойдемся на зачитанных стихах
До красных ссадин,
Что облипает длиннополый страх
Ознобом сзади.

Столкнемся на затверженной любви
Больными лбами.
Под нашими ногами — ни земли,
И ни прогалин.

А чистые отары неспроста
Мычат и кружат.
О, ветер занесенного хлыста
По нашим душам!

1990

Темный и прочный
мрак одиночный,
ночью пошитый колпак.
Иглами схвачен,
вмиг одурачен
и околпачен дурак.

Кто поумнее
сладким елеем
Чтят островерхий убор —
Тиары судей.
Шапки, не люди,
Шапочный правят разбор.

Только дурашка —
грудь нараспашку —
с неба жует леденцы.
А на заплатах
смехом объяты
его колпака бубенцы.

1990

Мы в сирени стояли —
Расцвели снегопады!
Снег душистый хватали
Ртами, ждущими правды.

Не засеяны в земли,
И не подняты к раям:
Мы романтики — тем и
По планете летаем.

Нам ветра — одеяла,
А соцветья — постели.
Чистотой этой талой
Мы навек заболели.

Мы в сирени стояли,
В снегопадах цветенья,
На траве отдыхали
Наши белые тени.

1990