«Я бы с радостью была красивой и тупой,
это бы избавило меня от моральных дилемм
и внутренних противоречий.
Я бы и слов-то таких не знала»
Мэм из интернета
Я бы рада была быть тупой,
Только даже и тупость изменчива…
То простой, то прорыв, то отбой…
Как сложна, многопланова женщина!
Я бы рада красивою быть.
Только разве за счастьем угонишься?
Красотою гвоздя не забить
К крышке гроба взывающей совести.
Я бы рада и слов-то не знать,
Чтоб любить бессловесно, беспримесно.
Вслух и в мыслях чтоб больше не лгать.
Я бы правду последнюю вынесла.
А она вся внутри — в глубине:
Доброта с красотою в родне…
Юродивым агнцам Руси
На Руси такое счастье случается:
Ходит правда и светло улыбается.
Добродеюшка в ушанке и в валенках.
Это Коля — нашей жизни проталинка.
Лик народа, верный код нашей памяти —
По-юродивому жив русский праведник.
Ходит Коля вне судьбы, мимо игрища.
А другой такой же Коля, но пишущий.
Когда Коли два друг с другом встречаются,
Вся округа во Христе освещается.
Переходят в жизнь иванушки-коленьки
Из любимых сказок — правдою вольною.
В людях множатся их души-красавицы.
Вся земля теперь к добру повертается!
У любви зимой — короткий век.
Тихо падает на землю снег.
Роберт Рождественский
Тихо падает вчерашний снег.
Нет любви короткой, человек!
У любви зимы нет и конца,
Нет и снега, смертного венца…
Если лед в сокровище твоем —
Видимо, и не было ее.
Снег — всегда вчерашний, погляди:
Это пух звезды твоей любви,
Слезы, что замерзли по пути…
Грубым дается радость.
Нежным дается печаль…
Сергей Есенин
Грубым дается время,
нежным — бессмертье любви…
Пожил, поржал над всеми,
и, полный страхов, сойди.
Нежный, добрея всё больше,
сердце смягчая свое,
неисчерпаемым ко́вшем
радость блаженств познаёт.
Грубому — грубая радость.
нежному — нежная высь,
совести огненный градус
боль переплавит в сюрприз
дара предвидеть и слышать,
гения — счастье дарить.
Нежный Есенин напишет
лучший сердечный свой ритм
и разбитною походкой
в вечность проложит свой путь.
Нежный поэт грубой пробкой
душу не сможет заткнуть!
«Сиди спокойно на берегу реки,
и ты увидишь как мимо проплывет
труп твоего врага»
Цитата, ложно приписываемая Лао-Цзы
«Никто тебе не друг, никто тебе не враг,
а каждый Земной Учитель»
Конкордия Антарова
Учитель больше друга иль врага?
Ему обязан жизнью ты иль смертью?
Он открывает истины врата?
Он повышает твоей жизни мерку?
Он так богат… Что́ знаешь ты о нем?
Он сам порой самим собой не познан,
что ты, вчитавшись в божества геном,
увидишь в нем всё небо и все звезды.
Твой дальний, ближний, враг или не враг,
учитель, не учитель, злой иль добрый…
Он человек, а значит сердцу брат
по Общему Отцу, к любви готовый.
За божество в сердцах других людей
не жалко рисковать и жизнью всей.
Все, все дороги в мире —
хоженые и нехоженые —
ведут ни в какой не в Рим, а
к Матеньке Божией.
Но пока человек прозябает
безрадостной сиротиной —
смысл жизни он подменяет
эндорфинами, серотонином…
Барахтаешься по горло
в мечты безвылазной луже,
и по большому счету в горе
ты мало кому нужен.
А для Матери в днях изменчивых —
про́житых и непро́житых —
ты юный, любимый младенчик,
ею навек омоложенный:
для нее ты красив собою
и беззубый, и покалеченный…
ведь ты же дитя родное,
продолженное в вечности.
Она Великая Мати
для всех людей и народов,
Облеченная в Солнце Объятьях
апокалиптического кода.
Ты смысл любви Материнской,
первостепенная для нее ценность.
Не предавай же ее отпиской
в инет-блужданьи бесцельном.
Говори с ней о том, что гложет,
мысли сверяй, чтоб всмотреться,
и Мать улыбнется до дрожи
в твоем одиноком сердце.
Затеплит в нем тихо лампаду
негасимой любви меж вами.
О сколько тебе всего надо
поведать Премудрой Маме!
Она ободрит, успокоит
и сверх напитает светом.
У всех Мать своя, как икона,
однако всё Та же при этом.
Божественная многоликость —
ее доброта невозможная —
чтоб каждый ребенок увидел,
узнал Добромамочку Божию.
И кинулся к ней, в одночасье
с головы до ног потрясенный:
защиту, покров от несчастий
Богиня Дева несет нам;
управляет Землей, тем не менее
ее все века игнорируют —
проявленную энерго-материю,
женскую ипостась всемирную;
светопись Бога-Создателя,
курирующую над планетами…
Чтоб восхититься Матерью,
разве мало всего этого?!
Чтоб жить полнокровно Тою,
которая и есть Дух-Утешитель,
нужно кайфы презреть как пустое
ради Нее
и ради любви оглушительной♥♥♥♥
С боевою секирою Жанны Д’Арк,
никогда не рубившая в жизни,
я хожу в чьих-то горьких безжалостных снах,
защищая людей от фашизма.
Геноцид процветает здесь тысячи лет,
но пресечь его время приспело:
в час когда близкий друг, измышляя ответ,
видит искренне черное белым;
в час когда ошалевший от страха больной
пополняет гонителей толпы…
И везде перекошены лица войной,
перебешены ложью утробы.
Расцветает нужда, скукотища гниет,
обезумели в жажде туристы —
доглядеть, допопробовать жизнь наперед
в резервациях дебрей ветвистых.
Покупается то, что боялись продать,
продается последняя воля…
Только сдачи ведь нет отродясь в городах —
ты заложник, а нет — так уволен.
Увольняйся из их зомбомира 3D,
выходи на свободу объятий
с Добрым Богом не мыслящим мир на беде,
не карающим злом и проклятьем.
Вырастай из державных одежд на крови,
вылетай их гнезда родового —
есть цветущее братство Небесной Любви,
оно сходит на землю Покровом.
Братство в добрых глазах незнакомцев поверх
добромыслия, добросердечья.
Освежается жизнь, утончается нерв,
расцветает геном человечий
в божество из содружества добрых богов.
А секиры, мечи… из нежнейших цветов.
Дорогие, вы не знаете,
как люблю я вас отчаянно.
О, конечно же, вы заняты
много больше изначальнее.
Вы у самого источника,
и работ лишь прибавляется.
Братики мои полночные,
сеструшки мои дневальницы.
Мы ведь близкие, мы ро́дные —
Матенькины все от отченьки…
Ваши души благородные,
ваши любящие оченьки
смотрят в сердце удивленные:
«Не горюйте, сестро, полноте…
Мы ж в друг друга сверхвлюбленные —
добрым братством, чистым помыслом».
Да я знаю, да я чувствую…
Но бывает нить проху́дится —
попридавит серость грузная,
запроляжет боль-распутица,
что хочу из сердца выпрыгнуть,
добежать к вам, в ножки кинуться
и, от слезок вешних вымокнув,
утешаться божьей милостью.
Вновь и вновь вам быть полезною,
в нужный час всей своей личностью.
Ваши немощи болезные
жажду разделить избыточно.
О друзья прекрасноликие!
Как люблю я вас, не знаете…
Расстоянья монолитного
попрошайка я на паперти…
Я бомжиха перехожая,
сиротина одичалая.
Братики мои чертожные…
Сеструшки мои венчальные…
2021
Смерти нет! —
напиши у себя на лбу,
чтобы каждый день видеть
в зеркале поутру,
а не насмешкой в гробу.
Смерти нет! —
в футбол погоняй лучше,
пинок за пинком
отфутболивай
смертного страха тучи.
Смерти нет! —
в таблице умножения
числа такие кем-то изъяты:
дважды два = бесконечность служения
в рыцарских девственных латах.
Смерти нет! —
унылой отрыжки жизнь
не тяни как волынку привычную,
из самых контрабандных дороговизн
пусть бессмертье станет вещью обычной.
Смерти нет! —
ее Матенька Божья с Христом
отменили вторым свыше рожденьем.
Умножай свою силу честью — на сто,
а заветы совести — делом.
Смерти нет! —
ведь и не было же никогда.
Ты — живое свидетельство света труда.
Свет добрейший, честный и чистый
заливает плеч коромысло.
Смерти нет! —
есть птичье движение — взмах:
еще и еще поднимай руки!
Бессмертье так и начинается — с добра
световой сердечной науки.
Смерти нет! —
не сдавайся:
в боли — радуйся,
улыбайся,
светом изливайся —
СМЕРТИ НЕТ!
Столько лет жили мы без Тебя…
Как же мы появились на свете?!
Солнце Матери мир потерял.
Но оно возродилось в поэте.
Муза девства, святыня любви —
неизвестные миру доселе —
задышать полной грудью смогли
в благородной груди менестреля.
И запел менестрель, до конца
строк юродивых не понимая.
Сквозь отверстое сердце певца
потекла вести правда живая.
Голос Матеньки силу обрел,
лик Всемилостивой проявился,
и Земли да озвучилась роль —
в галактическом Млечном единстве!
Даже если с одним лишь поэтом всего
говорит Божья Матерь на свете —
помазуется мир на Любовь и Добро,
Помазанник восходит в поэте.
И певец вырастает в отца
для несчастных сирот — человеков.
Вот священник, наследник и царь
Доброцарствия, Доброзавета.
Дух в одном помазаннике вдруг —
таково материнство Всепетой —
умножается в двух, в двадцать двух,
в миллионах и дев, и поэтов.
Победители личного зла
открывают сердца свои свыше.
И — победа над тьмой расцвела! —
Дух в сердцах лишь отверстых и дышит.
Столько лет жили мы без любви.
Как на свет мы явились, ребята?!
Матерь Божия — Матерь Земли —
Матерь Неба — одно — Душе Свя́тый.
Всё еще ты без Матери, друг? — как же так? —
и бездумно транслируешь злое?..
Дух Всебла́гий — текучая суть Божества,
нашей Матеньки сердце сквозное…
— Откуда ты, девочка, пришла?
Кто ты будешь такая?
— Что вы, я не девочка, Отченька! —
Я бабушка простая.
Пришла вас послушать из-за моря далёко.
Уж больно слово ваше старческое глубоко…
— Так ты девица из обители девичанок?
— Да я еще несмышлена,
отцы на меня пожимают плечами:
вид мой, понимаете, доверия не внушает,
и говорю невпопад, и не по делу вопрошаю…
— Да разве к Богу есть дела не по делу?
Может, ты за мужа пришла просить?
— Вот напекла хлебов бел-корабелам…
— Так ты жена-мироносица,
раз добра, мирна и не превозносишься?
— Да я мало делаю, надо бы больше,
раз дня не хватает белого
и не сплю ночью…
— Матушка, да ты же истинная старица!
— Что вы, Отченька,
мне еще столько печалиться,
молиться да каяться…
— Ой, дитя мое! Прости,
не признал тебя сразу — ты же это!
— Я, Отченька, ваша доченька!
Кровь от крови, поэт от поэта…
— Так всегда Провидением случается, милая:
почему-то больших поэтов
в родном отечестве не жалуют, не милуют,
подозревая во всех тяжких,
а его сердце юродиво-открытое
считают то ли гордым,
то ли медиумически прытким…
— Отченька, как бы мне всю себя отдать
делу Матеньки Нашей?
— Не печалься, детонька. Всё дастся в срок,
Премудрость София укажет…
Дули на земле ветра,
дули слепые.
Перла дорогами злая вохра̀,
а впереди зэки —
страдальцы земные.
Шел в обозе мальчик
с лицом простака,
Нес за пазухой
крынку молока.
Арестантский строй
шел в тайгу… на убой.
Узников вели по лесным буеракам
в страшные
не пригодные для жизни бараки.
А зэкам, что ветра, что зима, —
судьба незрячая:
нельзя с пути страстноого сворачивать.
А они кто во что —
один плачет,
другой горько матерится,
третьего лихорадит,
пятый смерти боится,
восьмой — музыкантишка — чуть не падает,
ручками взмахивает над кочками-пюпитрами,
а десятого смерть сама у себя
до времени в кости выиграла.
А мальчик-простак вздыхает прерывисто то и дело —
бабушку благодарит в мыслях — ту, что на вокзале
зэку молока не пожалела.
— Куды тебя агнца-то да в хищь зверину! —
заплакала бабка под вой гудков
паровозных длинных.
Сосны расступились
и увели страдальцев в глушь лесную.
Захлопнулся капкан на человеков,
лаем собак поʹ сердцу полоснуло!
А сзади в тулупах автоматчики —
сатане Усатому докладчики…
И мороз вокруг всё крепчает,
только вот жизнь на земле не легчает…
А мальчик крынку молока
на груди сердцем согревает.
Согревает и молит:
«Матенька, упои нас и умножи…
пусть хоть на часок-другой
оживет народ божий»…
…Объявили пятиминутную остановку.
Пока вохра раскуривала махорку,
Мальчик вынул крынку из-за пазухи,
но не посмел испить —
протянул соседу одноглазому.
Тот один лишь глоточек сделал —
такая благодать разлилась по всему телу,
что больше и не смог пить, передал дальше…
Зэки праздновали белое молоко
в белой таежной чаще! —
по глоточку пили быстро-быстро,
чтобы не просекли чекисты.
И что за дивное диво! —
молока-то на всех хватило.
Только мальчик не пил,
но с каждым глотком зэка-брата
вливалась в него мирровая услада.
Это радость, вспыхивающая
в арестантских хилых груденках,
возвращалась сторицей —
молочком Матеньки Небесной мальчонку.
.........................
Мальчика впоследствии
расстреляли нквдэшники-мужланы.
А он взял да и родился миру
отцом помазанником Иоанном!
Светоньке Белой
Светланчик!
Правдивый одуванчик!
Мой солнечный розанчик,
цветочный человек…
Ты звонкий колокольчик,
восторженный росточек,
всем венчикам — веночек,
всем многолеткам — век.
Голубка!
Ты верность незабудки,
всех лютиков малютка,
доверчива как лен…
Ты праведность ромашки
и добродушность кашки.
Хор кошек и букашек
давно в тебя влюблен.
Росинка!
Ты клевера сладинка,
глубо́ка как кувшинка
над зеркалом пруда.
Скромна как маргаритка,
ты лилии улыбка
и василька с избытком
вся неба чистота!
Отрада!
Ты мать земного сада,
цветочная награда
за муки всей земли…
Ты Тетео Иннана —
богиня Индеана,
Цветущей битвы рана
ликующей зари!
Тетео Иннана — Праматерь богов и людей, индейская Ардвисура Анаита. Она же добрая Бабушка Нико́мис.
«Счастлив, кому являлась Бабуля Нико́мис, — пели американские менестрели на музыкальных инструментах, — ибо Она так добра, что никому не отказывает в помощи. Так чиста, что ни в ком не видит зла и греха. Запредельно милосердна. Любая душа млеет перед Ней. Удостоившийся ее виде́ния не может продолжать прежнюю жизнь. Изменяется в сторону подобрения и настолько просветляется, что его не узнают самые близкие!»
Ардвису́ра Анаи́та — в зороастрийской (ахурамаздийской) традиции Праматерь богов и людей, Матерь Млечного Пути, в переводе «умножающаяся (Ардви) сила (Сура) непорочности Анаита)». Она Живоносный Источник, Река Жизни, Мать всех вод.
Примечание к стихотворению: как только начинает звучать стих — воздухи наполняются немыслимыми ароматами неба. Почему цветы благоухают Небом? Да потому что цветы есть земное физическое воплощение всех небесных добродетелей, доступных человеку. Древний как жизнь обряд собирания цветов в букет или вплетения их в венки — символ собирания на протяжении жизни (жизней) человеком добротелей (их существует несметное количество, сколько добрых цветов на земле!) — подобрения его души, а надевания цветочных венков на голову — уневествление человеческой души Богу, сочетания человека и Бога. Обряд надевания невесте венка чистоты и доброты.
Мороз над украинскими хатами
скручивает ум в очипок ,
и над российскими избушками выживатыми
северное сияние полыхает нарочито.
Сидел Ваня на диване —
да во двор от бессонницы в три ночи вышел —
а над самой головой диво-огнь небесный
жар-птицами пышет:
«Красный-зеленый-бирюзовый…
Сиротскую душу мою преобразовуй»…
Матенькины, чай, богородичные цвета-то…
И кривая избушка в них убралась
как царские палаты.
«Здравствуй, Северное сияние!
Купель новокрещенская…»
Почесал репу парень —
шапку снял, поклонился
и — омылся…
Весь до нутра исслезился.
Пробрало Ваню до самой печали-глубины,
как отседа и доседа —
до пограничного соседа,
вширь всей России страны!
В покаянную ополонку
нырнул прямо с головёнкой! —
Весь от пятки-кочечки
аж до макитры-матрёнки…
И взглянул парень с болью
на захудалую родную сторонку.
Лес разворован, зверье ушло
От вырубов и ракетных взрывов.
Одна истощенная земля
в гнилых болотах-нарывах.
Одни кругом торговые витрины, магазины
да в банках-приманках
змей-чахнущие депозиты,
а в кремлях, отнюдь, не цари-деспозины.
Глянул Ваня: «Что за ересь? Во́на как —
ничего ж нет, а прилавки ломятся
от отребья говённого…»
Ваня в погреб свой залез
да набрал своего выращенного,
да поел своего сваренного немудрёного.
Всюду ему теперича
Матенька Божия взирается
с Христом младенчиком-цесаревичем:
Ваня в лес по дрова,
а Матушка в санушках —
за поводья держит да и сама управляется,
а Дитя на ее коленках
Ване больно знакомо улыбается…
Ваня на источник пришел по воду,
а вода-то вся в искрах золоченных
разрахма-а-анилась…
Облачком слезным
благоуханно затума-а-анилась.
Богородичные то узоры всё,
начисто всё голубеями-ризами:
и по воде писаны,
да неисчерпаемы
ведрами-коромыслами.
Ваня в сад-огород,
вознамерился вишенки утеплить
да яблоньки от мороза-лютогана…
А Матенька Божая богомладенчику
с ватой-куделицей когда помогала,
всё на Ванины рогожи вокруг стволов
свет проливала, да поверх них
Евфросинюшкины клеёночки
прикладывала-расстилала:
свои с евонными перепутала —
так и укутала!
А Ваня, знай, всюду Богоматерь видит
и ближнего ни словом, ни делом не обидит.
Одному поможет,
с другим — с себя спросит построже,
а третьего одарит всем, что имеет —
удивляется, что запасница-то не скудеет.
Ну а с тетей Машей встретится —
аж на всю деревню светится!
Ведь тетя Маша, странно бывает,
при встрече Ваню словно глазами омывает
и к сердцу прижимает.
Тетя Маша —
главная ходатаица Правды в поселке:
Словом не обидит,
а скажет изнутри и с толком.
Ваня увидит старицу
и говорит всегда в мыслях:
«Тетя Маша, а ведь я вас знаю…»
Ее в поселке многие знают и уважают.
А тетя Маша как увидит Ваню,
То в мыслях спрашивает:
«Ванюшка-Ваня,
ты встал с дивана?»
Лишь два-три слова вроде бы
меж ними добрые и перемолвлены —
а радость к сердцу подступает,
будто главную тайну открывает!
— Тетя Маша, — говорит Ваня —
Как Вы поживаете?
— Так, сынок, поживаем,
что с Неба пожинаем…
— Тетя Маша,
вы ведь надея наша!
— Без сынов и дочек Надея
не молодеет.
Пока вы со мной, родимые,
Мы против зла Стена Необоримая…
Ваня руками всплеснул:
куда и делась тетя Маша
в снегах привольных?
Только куколка-мотанка в руках ее
была на кого-то схожа больно…
Старица несла ее своей правнучке
в новогодний подарочек.
Кругом Вани — одни мамы…
То несут в больничку
детушек заболевших,
то катают их с горок оледеневших…
Даже собачка Ванина
принесла щеночка малого.
И ластиться нежнее матушки,
то к щеночку, то к Ванюшке.
Материнство, ежели открывается,
то уже более никогда не закрывается.
«Видно, время матерей пришло,
— думает Ваня, —
матерей праведных и народных…
с Божией нашей Матенькой
сестриц-богородиц сродных»…
Только Ваня подумал о таком,
как в сердечке вспыхнуло
жарким цветиком-огоньком
и полилось, выстраиваясь в мысли благие —
сама Матенька заговорила, Панагия:
«Не сидишь ты, Ваня, более на диване.
Ходишь ты, Ваня, в световом кафтане!
Глянь на ближнего, и что видишь?» —
«На ближнего? … Во́на —
Жива икона!» —
«А теперь на себя во Мне погляди…» —
«Вижу младенчика
на Твоей, Матенька, груди…»
А Младенчик-то — Ваня,
на ручках Божией Матери,
а не на диване!
Дядя Коленька любименький…
Умер диабетик хиленький…
Детских глазок отсверкавших
столько мук земных познавших
эти слезные смородины
Не закрылись, самородные! —
но глядят светло и радостно,
утешают боль безгласую —
родственников онемевших…
Горюшко не безутешно! —
дядя Колюшка безгрешный!
Нет на нем вины виновой…
Дядя Коля весь крестовый —
места нет на нем живого…
Он про то уж не жалеет:
как мальчишка молодеет,
победил страх-лиходея —
упокоился, вздохнувши…
Мирны ангельские души…
֎
Ты просто есть! И радуешь меня —
талантливая, яркая, живая…
Как жив и сочен мир день ото дня —
ты с ним рисуешь, краски затевая.
Собой… такой… ты дополняешь жизнь —
особенной и в то же время скромной:
ведь нет в твоих словах и мыслях лжи,
нет суеты в твоих глазах огромных!
Ты видишь так как воздух разлился́
и всё собой обнял, сколь света хватит…
Его свободу запретить нельзя.
Воздушная свобода жизни — Надя!
В дождях ты моешь кисти иль в тоске,
мгновенны строчки у стихотворений.
Ты излилась… как волны на реке —
чистейшее природное явленье!
Тобой я восхищаюсь и могу
с тобой бродить и размышлять часами.
Я нашу дружбу в сердце берегу.
А доброта — ведь это же мы сами!
Большое сердце у огромных глаз
и миссия большая — в постоянстве
живить собой и оживлять тотчас
великое духовное пространство!
Ты проводник и праведник — корней
одних — богатство красок и идей!
☼
С днем рождения, родная!!!
Окаменевшее признание
фиксирует на себе
всего мира внимание.
А богомильская внимательность
богоподвижна и светопластична —
а значит щедра россыпями
Духа Всеблагого
адресно и лично.
Раньше жил себе, радуясь
что молод и беспечен.
А теперь радуешься,
молодея от того что вечен.
Пришла иная жизнь,
раздвинув берега,
развернув перспективы…
Человекообожание и боголюбие
омолаживают объективно!
Ты и здоров, и легок,
потому что водим,
как воздушный шарик,
только ниточкой кверху —
отныне плывя по земле,
и по небу шпаря…
Твое самочувствие —
это бого-чувствие
и в-ближнем-глубже-чувствие…
Это так естественно
развивать свою жизнь
как благодушие чуткое.
Душа прозрачная
и жизнь перестраивает
по-солнечному:
уже не живешь взаймы у лени и страхов,
но в бесплатной энергии
беспроволочной.
И наивысшее счастье
спонтанно знать кому отдать,
что имеешь и в какой форме,
и обрести еще большее —
вдвойне, втройне
и повторно!
и еще раз повторно!
1
Без Небесной Мамочки
я ноль без палочки.
Без нее родненькой
я фантом уродливый.
Так и шатаюсь себе
из угла в угол —
от зевка до испуга.
Без добра ее благодатного
я тайно хитра
и обольщена многократно.
Без ее проточно-молочного
причастия
нет человеку на земле
полного счастия.
Ибо всё благополучие
сводится к обывательщине:
успокоился в более-менее семье
и начал помирать уже.
Без рождения в Лоне Матери
второго свыше
ты спишь еще,
еле дышишь уже…
А ведь в беспробудный дом
приходят лжецы и воры,
вползают болезни,
вламываются ревизоры.
Без Матеньки Небесной —
Троицы Лица Центрального —
ты никогда не поймешь
в жизни самого главного:
тебе снится, что ты живешь,
или ты жив взаправду?
Или надеешься
забытьё-бытиё
превратить в браваду?
Драть глотку
в жизненной юморине
или насмехаться в спазме-уморе?
Сплошные
мошны доктрины,
или пустоголовые разговоры…
Мамочка!
Ты́ свет во мне
нерукотворный, негасимый…
Жить без тебя,
кормилицы,
просветительницы,
не-вы-но-си-мо!
Без твоей любви
разве научусь любить,
а без сладких слез –
блаженствовать?
Смогу ли счастливою быть,
мечтою женской
пожертовав?
Быть легким
послушным перышком
подле твоего дыхания —
вот чуткое
наивозможнейшее
богопознание.
2
Чистые воды человека
постепенно становятся слизью,
если он не знает, не ведает
как распорядиться своей жизнью.
Так и погрязает в соплях
сиротина,
в опухолях и кашлях,
не зная Матери вод,
простужаясь-болея
полгода каждых…
Матенька —
животворный Источник
жизни на земле и на небе…
Человек — глубоководное,
глубокомысленное существо,
в себя бросающий невод.
Вылавливать
жемчужины боговдохновения
это его прямая задача,
а не быть старухой
у разбитого корыта —
итог жизни зряшный
невзрачный.
Глаза человека — родники!
Уста — для благословения
непересыхаемого.
Человек — священное озеро
доброты,
чистоты, милосердия,
и сердечного раскаяния…
это море тепла,
реки вдохновения
и пороги дерзания…
водопады нежности,
бьющие ключи
премудрого знания.
Человек – око-окаём,
зыбкая вечность на ножках,
ходящая за три моря,
смелый первопроходец
ручеек,
отчаянная
лужица крови!
Человек — таинственная переправа
с этого да на тот берег…
туда — назад — и обратно
в галактических заводях
плывущий расписной терем…
белый корабль
вечного очищения
и преображения мгновенного,
божественный вал вдохновения,
проистекаемый внутривенно.
А Мать вод — Богиня-ростра
Богородица
кардио-кариатида —
Кормчая его,
рассекающая океанические волны
над буршпритом.
Небесная Адмиралтесса —
Ардвисура Анаита!
Под маской в маршрутках поездочно-одноразовых
Я могу наслаждаться людьми по-детски безнаказанно.
И никто не покрутит пальцем,
Не отпрянет брезгливо: «не в себе», «дурёха»…
Под маской можно младенчески всем улыбаться
И знать, что от добра не может быть плохо.
Видеть образы божественно-целостные в людях
И шептать им любви юродивой сквозные прелюды.
Я могу думать о них светло до восторга крылатого.
И мое некстати радостное лицо никого не озадачит,
а может тайно обрадует.
Кто-то спросит: — Как проехать?
Скажу: — Там будет поворот (в счастливое будущее).
Добрая попутчица улыбнется под маской,
Но вдруг пересядет за спины покачивающе-ждущие.
Я запнусь: «Ну вот, диалог оборвался…
так наверное надо?..»
И буду, ближе к ее остановке, оборачиваться,
искать ее взглядом.
— Поворот случился! — говорю, —
Земля к Добру повернула! Ваша остановка!
Попутчица, оказывается, ждала всё это время,
Улыбаясь мне в спину извиняюще-неловко.
А когда пошла на выход,
Возле меня повременив, вздохнула:
— Я пересела от вас не потому…
мне просто сверху дуло!
И мы обнялись глазами в расцветших масках
И вслух пожелали счастья друг другу,
А маршрутка двинулась себе дальше, но как-то
чуть вверх, как и Земля —
по новому орбитальному кругу…
А у нас во дворе
Есть калитка любви*.
К электронной норе
Тяги нет меж людьми.
Попридерживать дверь
Тем кто сзади идет —
Хочешь верь иль не верь! —
Обожает народ.
Хоть ты с сумками, хоть
Только вышел во двор —
Для тебя держат вход.
Ты им друг, а не вор.
Это словно игра:
Улыбаясь спешить
К тем кто ждет со двора
Тебе дверь отворить.
Тут бессильна и сталь.
— Дякую! Добрый день!
Двух минуток — не жаль.
Распахнуть дверь — не лень.
Дом что улей для душ,
А не лагерь для тел.
Дзот нарушь, не нарушь —
Вновь замок полетел…
Нет замков у славян.
Наш тотем — хоровод!
А куркульство — изъян.
Хлебосолен народ.
Любит жить не спеша.
Добродушность — в крови.
Расцветает душа
У калитки любви!
Добр народ наш, не злой.
Клети нам не нужны.
В зле теряем покой —
От него лишь тошнит.
У калитки аншлаг:
Кто вовне, кто внутри.
Человечества шаг
На пороге зари!
Жить открыто, любя —
Благодатная жизнь…
Этот мир — для тебя.
Добрым мыслям — учись!
Своим светом добро
Привлекай, наконец.
Дверь — не страж, а проход,
Знак открытых сердец.
* Строчка Светланы Белой.
Говорил мне университетский
профессор-филолог:
— Путь для вас на Парнас,
ой, как долог.
Муза ваша — слабая,
странно юродивая.
Это не академическая поэзия,
а какая-то пародия.
Я глаза выпученные
еще больше вытаращила,
экзаменационный билет
ближайший вытащила.
Мне попались Бунина
«Темные аллеи»…
А Бунин был коньком
нашего литературного корифея.
Села я за парту
к ответу готовиться,
вдруг, вижу рядом какая-то
странница-богородица.
Откуда и взялась, не знаю,
Кажется, привиделась:
не то матушка молодая,
не то старица мощевитая.
И говорит мне ти́хонько,
по-матерински жалея:
— И зачем тебе, дитонька,
эти «темные аллеи»?
Ходить да заблуждаться в них,
путаться что ли?
Как профессура с торбой –
со своей академшколой?
Ты свое думай да пиши,
ходи в своих све́тах…
и станешь не университетским,
а универсумным поэтом…
Набросала я мысли профессора,
чтобы их ему повернуть же.
А на другой стороне листка
стала сочинять готовую тут же —
средневековую беловодную канцону
менестрелей и миннезингеров.
Да так увлеклась, что не заметила,
как исчезла матушка Евфросиния.
А когда канцона золотая
дописывалась–писалась —
я словно светом миннезанга
стосолнечным изнутри освещалась…
Так и поплыла отвечать билет
словно по о́блакам запредельным,
с лицом просветленным
и с сердцем в ответ
в посвящении неподдельном.
Профессор кивал, в пол-уха ловя,
косил благосклонным глазом:
я выгребла всё академическое из себя –
его же лекционные фразы.
А напоследок… неожиданно канцону прочла
во вдруг приутихшем мире…
а лопоухий профессор,
удивленные уши
еще больше, жадно топырил…
Обними березоньку:
Видишь, вся поникла.
Душеньку белесую,
Что страдать привыкла.
Ободри скиталицу.
На ветру продрогла…
В людях свет братается.
Мрак в сомненьях проклят.
Зло как метка черная
Тело осквернило.
Страхом, ложью чокнутой
Очи ослепило.
Укрепи решимостью
Злу не подчиняться.
Станет жила жилистой,
Умножаясь в братстве.
Обними ближайшего
Друга-доброока.
Схоронили заживо —
Откопай в нем бога!
Обними младенчество
В бабушках, дедулях.
Старость — переменчива!
Смерти крутит дули.
Прогони горбатую
Обреченность в ближнем.
Сам себя обрадует,
Выпрямится свыше.
Обними безгласую
Чью-то жизнь-лошадку.
Может, всем обязан ей,
От добра в полшага.
Без таких вот брошенных
Сиротин бесхозных
Ты не сможешь прошлое
Отпустить серьезно.
Возродиться истинно
Можно только в круге
Душ таких же искренних
Сообща… друг в друге…
От креста не беги,
А расцвесть помоги.
Видишь, ноша цветущею стала.
Это Дух Всеблагой
Сходит к добрым рекой,
Чистота в них заблагоухала…
Я в каждом вижу совершенство
Я в каждом вижу волшебство
И находя в себе блаженство
Пою я песню про Него…
Elara Sun
В каждом вижу совершенство,
в каждом вижу божество.
Находя в себе блаженство —
в ближнем праздную родство.
Как аукнется при встрече,
так откликнется твой брат.
Души, двигаясь превечно,
внутренне боготворят.
Ближний внешне перелеплен —
Злом неглубоко задет:
и твоя благая лепта
в нем увидеть добрый свет.
Любящим светильным оком
возжигай его свечу —
и воспрянет ближний в боге,
святость станет по плечу…
Ведь в твоем сверхпылком взоре
все грехи его сгорят,
взгляд любви пробьет засоры
в нем, в тебе, во мне стократ!
В хороводном милованьи
мы обнимемся тесней…
Обожаю обожаньем
Доброго Отца детей.
Мы освятимся друг в друге,
Просветлеем, прослезясь…
В каждом вижу крест во круге —
человеков богосвязь…
Люди ходят по земле.
Люди помнят о зиме
и в разгар лета…
Соль, беспомощность свою
речке, морю отдают,
не найдя ответа…
От мечты и до мечты
все маршруты сочтены,
и в разгар жизни
проживают так и сяк,
принимая натощак
горечь укоризны.
Если свету всё отдать,
светом жизнь переверстать,
то в разгар ночи
воссияет смыслов смысл
и свободы пенный бриз
щедро восклокочет!
Если только светом жить,
а всё зло в себе избыть,
и в разгар смерти
вдруг бессмертье призовет,
юности второй взойдет
парус милосердья.
Если лишь добром дышать:
слышать — видеть — обожать,
то в разгар века
возблаженствуешь внутри,
умирая от любви
за бомжа-калеку…
Ура! Взошли сады, взошли поля,
и лето запевает свою песню:
пусть расцветает небо и земля,
и радуются люди повсеместно.
Земля —
цветок
лучащейся любви.
И ты люби — всем взглядом напои.
И ты
воспой —
всем сердцем успокой.
Земля — цветок Праматери самой.
О Лето! — ось
летящей чистоты,
в нем света много,
много доброты.
Добрей, Земля! Пусть каждый познаёт,
как щедрости рождается мгновенье.
Он выпьет щедрость лета и поймет —
струится в нем добра благословенье.
Прозрело
человечество:
вот путь
дарить тепло и свет кому-нибудь.
Становимся
мы летом детворой —
отзывчивой, прекрасной и живой.
Мы лета
девы
и богатыри.
Цветку Земли
всю радость подари.
(строчка из откровений
матушки Евфросиньи)
Я лизала кости с псами,
Объедалась картоха́ми,
И теперь в душе унылость,
Боль в спине, в глазах сонливость.
Чревобесие для лоха:
Похоть специй — та же похоть.
Жрет язык, но сердце гложет,
И в душе, что подороже.
Боль и стыд по швам встрещали,
Вопрошая о пощаде!
Изворотливая погонь,
В жажде сплетен — та же похоть.
В алчи власти-обладанья —
Та же похоть, но деньгами.
У насилья та ж личина —
Похотливая причина.
Мракобесие сенсаций,
Ногоблудие простраций,
Жажда новых впечатлений? —
Скуки-похоти ты пленник.
Ум за разум — инфопохоть.
Тела культ — пока не сдохнет —
Похоть совершенства формы.
Страх старенья похоть кормит…
Но над всем бесчинством — Шлюха,
Мнимая царица духа,
В маскировке интересов
Мимикрисса, сатанесса.
И для «звезд» и сильных мира,
Многих шоу-спорт-кумиров,
Музыкантов и поэтов,
Бизнеса апологетов,
Для ученых, слуг закона
И служителей церковных
Шлюха-похоть — тайный коуч.
Дикая шальная сволочь.
Дети как продолжение родителей
должны быть больше их и себя самих
Есть мир иной — он знает о тебе,
он радостно внимает твоей песне,
коль добрая она…
В твоей борьбе
со злом внутри
помощник он чудесный.
Не верь тому, кто скажет: бог далек,
что небо холодно и безучастно.
Раз добрый ты —
ты в истине глубок,
а глубина божественно-прекрасна!
А глубина —
небес благих родник.
Ты в мир иной давно душой проник!
Есть лучший мир и ты в нем — первый гость,
ты сын любимый, дочка дорогая.
Да ты хозяин в нем,
коль добр насквозь,
земле родной и небу помогая —
своим добром
сверкающим во мгле
ты обживаешь небо на земле.
Есть мир иной — бессмертья и любви,
он совестью твоей бла-го-у-ха-ет.
Тебе внушают
недруги твои,
что ты ничтожный прах,
тля бездыханна;
что человек — сосуд грехов и зла
и в святость ему так и не подняться,
лишь бог единый свят,
ты — раб, ты — слаб,
и агничеством нечего прельщаться…
Так скажут
духи тьмы, не доброты.
А ты их светом взял и обратил!
Есть добрый мир, ты только им и жив:
злу недоступно жизни созиданье.
В трехмерности земной тотальной лжи
есть правда человека —
его тайна!
А правда в том,
что больше сын Отца —
верны свободе воли до конца.
А счастье в том:
сын — Матери венец,
всем детям и богам родной отец!
О радость знать,
вот вечности покой! —
сияет ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ИКОН ☼
Есть у агнца, у агни́цы
Рыцарская мышца:
В мраке светом укрепится,
В свете — заискрится!
Ближе к белому ободку взятой
Корки-цедры пронзительной
Мякоть лимона слаще внезапно
Сладинкою упоительной.
Об этом не вычитаешь ни в одной
Инструкции к жизнетрактату,
Лишь сам почувствуешь сладость спиной,
Угнанной по этапу.
Не зэки по тюрьмам, шарашкам сидят,
А богомладенцы изгнанные:
Чистота гонима, а доброта —
Как гениальность непризнанная.
Добрый смешон, слишком прост как путь,
Неудобен, неправилен, странен.
Но стоит руку к нам протянуть,
И тут же одним из нас станет.
Ходить по этапу духовных мытарств,
Говорить о том, что не слышат.
Богомладенцы почти не спят.
Ловят сердцем затишье.
Надеваю на голову обод-венок
Наушников, давящих больно
Не поддающееся цифре строк
Зависочие слога вольного.
Воротит с души фанатичный каприз —
Слепое стихов завывание.
Поэзия — это кричащая мысль
Для души, для ее познавания.
Больше пауз, сочных фермат,
Удивленно-осмысленной смелости,
Музыкальных россыпей камерат,
Высокой божественной ереси!
Мы практически еретики
В миру нормативной жестокости.
Мы неожиданны, как родники
Ежесекундной совести.
Нами можно сверять диснейленд
С градусом детского рвения.
Ходим сорок, семьдесят лет
Вне пространства и времени.
Внешность — конфетка: съел и забыл.
Внешность осталась в прошлом.
Сердце двигает жизнь изнутри —
Личину не помним больше.
Что́ одеть и куда пойти —
Богомладенцы не думают:
Они всегда в сердечном пути
Арфой-ладьей многострунною.
Мы с тобой давно простились,
Не ругались — не мирились.
Сердце ты отворотила
И доской заколотила.
Говорю о главном.
Это портит имидж
И вскрывает раны.
Вот и дружбе финиш.
Разошлись наши дороги
В духослышании Бога.
Вот ведь где несчастье скрыто,
Как разбитое корыто.
Над правдивым словом
Ореол проклятья.
Что ж, придется снова,
Сиротея, плакать.
Нету больше посиделок,
Общих творческих задумок.
Я в изгнаньи поседела,
Но помолодела в сумме.
Ты живи спокойно,
Я не потревожу.
Вера вне закона.
Святость не стреножишь.
Музыкальный мир такой же:
Он не лучше и не хуже.
И тебе бы было горше
Без услужливых подружек.
Отдала бы всё я!
Только ты ведь против…
Божий мир — веселый.
Истинник — юродив.
Какая боль и оставленность…
И это при живом-то друге.
Он хлопает глазами дистантно —
Округленными в испуге.
Боится доброты последней,
Ведь хлынут стены затворов
И разольется море несметных
Духовидческих разговоров.
Боится неадекватности мнений,
Натянув личину обыденности.
Но обыденность — это же обыдление,
отупление, одна видимость.
Кричу другу губами, громко
Побелевшими от немо́тствования:
— Лишь тебе могу сказать! Только
Ты услышишь, в-тебе-твой-Господи!
Но друг ускользает в селфи,
В правильность кукольных движений.
И тянется тягомотина в сердце
Экивоков и взаимных одолжений.
Растерянно гляжу на пошлое
Прозябание божествования…
Обнимемся, слов не найдя, беспомощно
В пол-остановки метро на прощание.
…И божество… умолкло ненужное,
Неуслышанное, по-настоящему непонятое…
Оставленность — когда у дружбы
Самое главное отнято.
О Матенька, я знаю, что ты есть.
На «вы» тебя никто не назовет.
И, как инстинкт, срабатывает жест —
Вдруг руки сами тянутся вперед.
К тебе одной
Тянуться и расти.
О Матенька,
За всё меня прости.
Молитвенней становится строка,
Благообразней пение и слог,
И к клавишам нежнее льнет рука,
Ведь Доброта — вот настоящий Бог.
Добрей, душа.
Будь ангелом простым.
О Матенька,
За всё меня прости.
О чистоту ломается копье,
И помыслы как от огня бегут.
Цветок тишайший девство — не мое,
Твое зерно, у сердца берегу.
На что ты, жизнь!
Как праведность цвети.
О Матенька,
За всё меня прости.
Зачем детей продолженность дана?
Не потому ль что трудно нам самим
Вернуться к оживлению добра,
Опомниться для подвига любви.
Не для себя
Возделывать пустырь.
О Мать-Земля-Вселенная,
Прости.
Все увлеченья, разум и талант,
Способности, уменье и порыв
Не для того ль, чтоб разом отдавать
С приумноженьем божеству дары?
И мы дары,
Уможены в христы.
О Матенька,
За всё ты нас прости.
Иконку в малой книжке записной
случайно-неслучайно я открыла
и в редкий час, тишайший час ночной
я Матеньку всем сердцем полюбила.
Не из-за страха, боли, неудач —
от восхищенья… Потрясенной очень
я всё забыла, только тихий плач
в Тебя впадал, как в море ручеёчек.
И градом слезы! — хлынула река:
как виновата я перед Тобою!
К Тебе одной протянута рука,
к Тебе все мысли ринулись толпою.
Иконка, на ладонке уместясь,
судьба моя отныне и навеки —
нет ничего, Твоя одна лишь власть,
Царица Неба — Матерь человекам.
С открытым ртом стою и не дышу,
вливаешь свет — струна луча благого.
Прости меня, не за себя прошу,
за питерского Генушку Белова…
…И сколько бы ни открывала вновь
иконку в записной до боли книжке,
нахлынывают слезы, как любовь —
Твоя любовь к рыдающим детишкам…
Благослови меня в затворе,
Благая Мамочка моя…
Во Евфросиньюшкином взоре
Вместилась вся моя семья
Всех мной любимых, мной пригретых…
Но я б хотела так любить,
Чтоб больше не пришлось за это
В зависимости им ходить.
Подай свободу моим близким,
Ведь рабство подавляет ум,
А память в обмороке слизком
Ослабевает на ходу.
Как дети — малы и болезны… —
Пусть поправляются скорей.
Пусть будут счастливы воскресло
И без меня — для всех людей!
О дай моей любви стяжанье —
За шагом шаг день ото дня —
Святого Духа и лобзанья
Насущной правды, как огня…
Дивилась я, что не сестра для вас…
Молилась — но не вхожа к вам в обитель.
И ни одна слеза не пролилась,
И ни одной к вам, сеструшки, обиды.
Как будто бы так надо. Так и есть.
И Евфросинья матушка смеется:
«Ты, детка, знай свое. На то и весть,
Что разными шляхами подается.
Ходи светло, да разум не тащи
На поводу обыденности ушлой…
Пиши свое, положено ищи
И больше музыки небесной слушай.
Какая ж ты сестра?
Ни дать ни взять
Писарчукова дочка —
Знай записуй…
Ты божьим письменам и книгам мать.
Работай лучше, побеждая кризис».
Гена, рученьку протяни…
Боль уймет Евфросиньюшка.
К тебе от матушки тянется нить —
Ты — наш тихий любимушка.
Тихо-болезный, но весь живой!
На ручках кормилицы света —
В купели старицы мощевой
Не умирают поэты.
В мирро сладчайшее окунув
Губы — раны разодраны,
Усилим серебряную струну
Светолитьями бодрыми.
Гена — младенчик чистой слезы.
Слеза разбивает опухоль.
Душа добреет в разы и разы,
А грудь — исцеления вздохами.
Гена — гений доброй любви,
А смерть, как и боль, опрокудилась.
Живи! живи! еще больше живи!
Живехонек, в Жи́ве кутаясь…
Гена, рученьку протяни —
* * *
Евфросиньюшка сладчайшая,
сердцу наиближайшая,
в настрое доброладушка,
мирровая матушка!
Укрепи в посте,
исцели в доброте,
прилепи в любви —
к ближним в божестве,
к дальним в многоте… —
премирной соборной
архетипной народной…
* * *
Сладчайшая Евфросиньюшка,
Мироточивая Богинюшка!
Настрой на свет, доброладушка,
Упокой меня, матушка.
В посте укрепи.
К доброте прилепи.
В любви к ближнему-сироте
Веди всегда меня и везде.
Матушка живая!
Бабушка молодая!
Я ничем не могу наслаждаться,
Когда дело всей жизни стоит…
Всё ни к месту — ни песни, ни танцы.
Жизнь насмарку под глыбами плит.
Я буквально ослепла, оглохла,
Как навеки озябла весна.
И работаю много и… плохо.
И не сплю… задыхаясь от сна.
Совесть мне запрещает отвлечься
От труда хоть на миг, хоть на час.
Пла́чу думаю, думаю вечно
И сквозь слезы пишу по ночам.
И всё бе́з толку… книга провисла,
А ведь ждут ее очень давно.
Нету легкости, радость прокисла,
Дни слипаются в пленке кино.
Из разрозненного в монолитный
Выйти в текст невозможно почти.
Лишь минуты сладчайшей молитвы
Освежат непреложность мечты.
Мне мешают враждебные духи.
Света мало проводит мой взгляд…
Зэчка в яме бумажной разрухи —
Закопалась, влачусь невпопад.
Замахнулась на большее… выше…
Да самою-то большей не став…
Сердце так потрясающе пишет,
А рука только сучит рукав…
Я могу, я же знаю… да только
Как же мне ненавистен экран,
Уплощающий, гонящий в скобки
Духоверческий мощный талан!
Не для жалости к вам я взываю,
Мои други, идальги мои…
Я еще раз в тоске обнимаю
Ваши дальние бел-корабли.
Чтобы вашей стезей укрепиться
И на вашем примере терпеть
Нестерпимое…. Мати Царица
Через вас обнимает теперь!
Виновато живу, виновато
Почиваю, сквозь утро втеснясь…
Вот такой не собой, вороватой
Я украдкой люблю, упоясь
Иоанновым словом, что делом
Вытекает мгновенно, легко!
Дай мне, Матенька, радости смелой
Рисковать, несмотря ни на что.
Побеждать, несмотря ни на что.
10.05.2021, Киев, Крюковщина
(«…у деревни Крюково, погибает взвод…» (!))
Сходит Свет!
Чистый свет без капли тьмы!
Столько лет
Шли к нему в терзаньях мы.
Вот же он —
Свет нетленной Доброты —
Вот твой дом,
Если добр
ТЫ…
Жизнь цельна́
Без разрывов и смертей.
А луна —
гиблость пагубных страстей.
Солнцу путь
Мы проторили собой —
Чист и жив
путь души
домой.
Сон прошел,
Нет гипноза и кино.
Вспышка, шок! —
Жить БЕЗ СМЕРТИ нам дано!
Ты отринь,
То, что к тлению вело:
С Богом лишь
победишь
зло.
Страха нет —
Ноль наживы, ноль интриг.
Человек —
Божества цветущий лик.
Смерти страх —
лунный неживой оскал.
Ждет его
На Земле
Провал!
Млечный путь —
Это лучшие миры.
В млечном суть
Материнской доброты.
Млечный зов
Простирает руки к нам:
Жизнь без тьмы —
путь к святым
дарам.
Умерла
эра мерзости и зла,
И судьба
У всех любящих — одна:
Божествить
Мир, друг друга заодно.
Жить в любви
БЕЗ СМЕРТИ
Нам дано!
Эллара, доченька моя,
Я Тот, кто всех вобрал, любя!
Я Тот, с кем можно разделить —
круг человечества — любить!
Круг всех божеств, животных, птиц —
добрейших мордочек и лиц,
протянутых друг другу крыл,
и ручек, ушек — Я в них жил!
И в них живу и буду жить…
Мурашки лапоньку держи! —
Она тебя сейчас зовет
В Великий Мира Хоровод.
Я без Тебя ведь не смогу,
Я Матерь Жизни берегу…
Мы с Нею переплетены —
Ты капелька Ее Весны,
Ты на земле — Ее семья.
Эллара, доченька моя!
Катя, Катенька,
трезвящая капелька.
К чему суррогатами
обпиваться?
когда можно любовью
питаться
вышней —
из себя да в ближнего
переливай за край,
отдавая не лишнее,
а самое насущное.
Какая жизнь нескушная,
наилучшая,
жизнь честнейшая —
по небу как по земле
тропинками пешими
да по земле как по небу,
но не по Божьему гневу
Катя идет
простодушно и помогательно…
и не зная,
что в сердце забили
родники Матери…
чистотой доброта —
в любви полнота:
Где Отец там и Мать…
Спасибо, Кать!
О чем ты мечтаешь, Эллушка?
О, танцевать, танцевать!
И на земле как на небушке
След любви целовать… целовать…
Слиться с ним совпадением
Так повсеместно светло —
Людям, богам вспоможением
Чтоб от мук отлегло… отлегло…
Жизнь не единожды прожита
В служении верном души.
Элла-ли-ла преумножена —
Чистоту добротою внушить… о внушить…
Что тебе снится, зоренька?
О, молоко, молоко…
К Матери Неба Коровоньке
Зов твоей жизни вклеком… целиком…
Как голодно́ человечество!
Ищет питанье любви.
Элла духовного млечества
Священница-ковш — упои! Упои!
Долгие годы
Я жила своими друзьями.
Любила их лики перебирать
Вечерами.
Писала длинные
бумажно-доверчивые письма.
Обожала делать подарки просто так
И со смыслом.
От восторга
Душа разрывалась неутолимо.
Я жила в них по белу свету,
И Украина
Помогала
Моей любви, по щедрости схожей —
Привечать и подкармливать: «Биднэ…
Таке ж хороше!»
А они тянулись
К собственным родственным связям.
И на письма толком и не ответили
Ни разу.
Но я чувствовала
Всегда их поддержку и нежность.
Но понимала — дружба уже не будет
Прежней.
Всё нормально…
Трагедии нет — все живы здоровы…
Друзья далеко… и у всех свои
Дети, хоромы…
А я благодарна им,
Благодарна Богу и жизни,
Что кроме любви нет во мне
Другого смысла.
Любви неугасимой,
Не поседевшей, не жалкой —
А такой безумно-рискующей
Акробаткой!
Какое счастье
С жаром двадцатилетней
Перебирать вечерами их потрясающие
Портреты!
Мама весело смеется над старостью,
Грозит ей крепким кулаком!
Смущает ее простодушной детской улыбкой
Почти беззубого семидесятилетнего рта.
Остроумно шутит над склерозом,
А когда чего-то не расслышит,
Будто школьница переспрашивает «учителя»-собеседника
И, как не выучившая урока,
Задает на поставленный вопрос
Свой быстрый встречный: «Кто — я?»
Мама такая славная
Неунывающая девчонка!
Она словно родилась заново:
Ей интересно жить,
Она спешит к людям,
Ни на кого не таит обиду,
Каждого в поселке выслушает,
Пожалеет и никогда не осудит.
Иногда она вдруг вспоминает,
Что уже бабушка, и даже прабабушка,
И вроде как «надо себя уважать»
И быть более «значимой и степенной».
Посидит полдня-день дома,
«поуважает», распивая чаи,
А потом плюнет
И пойдет опять
Любить этот суровый северный край,
Его неулыбчивых людей
С колючими как хвоя ужимками,
С окающими сердцами
И акварельными озерными глазами…
Мама разговаривает с собаками,
Как со своими старыми знакомыми.
Медведей на трассе, правда, опасается —
И всегда очень переживает,
Когда в теленовостях какой-нибудь забредший
В поселок топтыга гонится по тротуару
За незадачливым туристом с фотоаппаратом.
Мама великая певунья!
Когда мы поем с ней по телефону
Народные украинские песни —
Мама надстраивает обнимательно
И протяжно второй добрый голос —
И вытаскивает из своей сокровищницы
Редчайшие слова старинных напевов
И поразительные обертональные интонации.
Мама не любит,
Когда я про нее пишу —
Даже сильно ругает, не разобравшись…
Так что прошу вас, ребята,
Не выдавайте меня, не говорите ей про этот стих…
Но я знаю, в тайне она гордится,
что и ее не забыли добрые люди
и вспомнили «не злым, тихим словом»…
Когда маму спрашивают,
Сколько ей лет,
Она задорно отвечает: «Семнадцать!»
И на всякий случай
Прикрывает рот,
Чтобы от смеха зубы не выпали!
Мама совершенно не умеет танцевать,
Но так радостно «не умеет» —
С таким живым пластичным чувством юмора!
У мамы есть секрет:
Когда очень нужно, для хорошего дела,
Она умеет попросить у Бога
Хорошей, не дождливой погоды —
и Бог ВСЕГДА удовлетворяет ее просьбу.
Мама любит соки без сахара
И у нее есть наготове свежесваренный суп
И блины на скорую руку:
Накормить гостя — первое дело.
Внуки не помнят,
Когда у нее день рождения —
Но она даже рада —
Ведь больше всего на свете
Мама не любит… подарков.
Для нее доброе слово
Намного важнее всех других форм внимания.
У мамы немного книг в доме,
Но она их перечитала все до одной
И уже по нескольку раз…
И еще будет перечитывать…
Мама скромно одевается.
А когда в честь праздника,
Или для гостей, наденет кофточку понаряднее,
То смешливо прячет глаза,
А если идет, то величаво как павушка,
А сидя за столом,
Вдруг стесняется как невеста…
У нее тонкий художественный вкус,
Но ей ничего не нужно из вещей:
У мамы всю жизнь, сколько помню,
Одно кольцо и одни зеленые бусы.
Мы когда с ней идем в погреб,
Выбираем тропинку вдоль гремучего ручья,
Чтобы никто не услышал,
Как мы читаем по очереди друг другу рэп-импровизации:
Я на современную тематику,
А мама — с использованием фольклора
И перекрученных немецких (еще с войны) фраз.
Когда я гощу у мамы в отпуске,
Мы по ночам часто не спим,
А чаевничаем, на кухне закрывшись,
И давимся от смеха,
Чтобы не разбудить папу.
Когда я вспоминаю,
Сколько мама пережила за свою жизнь,
А особенно в детстве —
Когда никто ее двухлетней не хватился и она,
Заползши в кукурузу —
Провела там целую ночь — заснула.
А наутро покрылась вся чиряками.
А когда ей еще не было года,
Соседка, которую мамины родители
Попросили присмотреть за мамой
(они вынуждены были отлучиться до вечера),
Чтобы ребенок не мешал в доме,
Вынесла малютку на двор —
И мама обгорела на солнце…
Когда я вспоминаю это…
Я слышу покаянные колокола…
Мама столько связала
Рукавиц, носков и жилеток,
Что можно обогреть ими полтайги
вместе с поджимающими хвосты волками.
Мама вызывает газовщика,
Чтобы тот наладил колонку,
Он придет, покрутится,
Намусорит — зажжет, выключит, мол, всё в порядке —
А мама помыться нормально так и не может.
Посмотрит она на горе-мастера,
Аж жалостливо на душе станет,
И еще ему денег даст с собою…
Мама лучшие куски
Отдает ребенку и собаке,
Хотя себя не обидит —
Просто разносолы ее больше не интересуют.
Мама любит уют и чистоту в доме,
Потому как профессионально подходит к этому —
Маляр-штукатур наивысшего разряда!
Мама к следующему нашему созвону
Старается запомнить какие-то
Удивительные происшествия, «маленькие чудеса»,
Интересные воспоминания или
Тонкие впечатления от текущей жизни… —
Она ими делится искренне и просто.
У мамы плохо развита зрительная память —
Незнакомца ей трудно описать.
Зато это ей здорово помогает
Не видеть зла в людях
И не фокусироваться на их недостатках.
Она никому не даст унывать:
«А ну-ка-сти — не грусти!»
У мамы нет и никогда не было
Сюсюкающей нежности,
Но радости жизни она ни разу не изменила
И ее ласковое «голубчик»
Чего-то да стоит.
У мамы стремительный ум,
Который не ведает преград:
Она вдоль и поперек так изучит
Новое постановление по тем или иным льготам населению,
Что уяснивший мамину лекцию папа
Идет во двор и собирает вокруг себя
Толпы пораженных слушателей!
Мама любит любить,
не умеет и не хочет врать,
И всегда искренне удивляется
Человеческой глупой хитрости и черствости.
Мама большая труженица
И маленькая девочка, которую
В семье называли «билою собакою»,
Потому что она, самая младшая,
Единственная среди сестер и братьев
Имела белые волосы и
Желто-оливковые глаза…
Хотя белые собаки, кажется,
могут иметь и другого цвета очи.
Маму ее учитель математики в школе
Долго уговаривал идти учиться дальше —
В техникум и институт.
Но мама рано осиротела (в десять лет),
Потеряв отца,
И ей сразу пришлось идти работать —
Садить деревья в лесничестве.
Мама с детства была бунтарем —
в семье, школе, церкви, на работе, с начальством
она спорила, отстаивая выбор
иметь собственное мнение.
Будучи украинкой из прикарпатского села,
Она блестяще освоила русский язык
И даже переняла северный архангельский говор.
В детстве мама научила меня
Рисовать две вещи:
Букет лилий в полосатой вазе
И профили авантажных дам
С высокими прическами…
«Мамины» лилии попали, как
Одни из лучших, на выставку
Художественных работ детского сада,
А профили дам я до сих пор рисую
На полях собственных стихов и дневников.
Мама умеет слушать, но часто перебивает,
Чтобы унять смех или искренние слезы…
Мама любит слушать
Народных исполнителей,
Чувствуя в песенном ряду, распахнутом настежь,
Бессмертие самого народа.
Мама любит свое
Картофельное возле леса поле.
Ее грядки со свеклой и морковью,
Дружной зеленью и терпким луком
Обещают урожай в самый неблагоприятный год.
Мама умеет лепить горшки,
Глечики, крынки и макитры —
Она ведь истинная дочь
Своего отца гончара Михайла…
У мамы нет ничего польского, бабушкиного,
Но мой однокурсник поляк Петя Кульпа
Назвал меня когда-то
Самой красивой девушкой факультета,
А ведь я на маму совсем не похожа.
Или хоть глазами немножко?
И той живучей радостью бытия,
которую каждая родительница
Пытается с молоком передать
Своему дерзкому, непослушному и, как она,
Бунтарю — родному ребенку.
Я пишу этот стих
Целую ночь и наступившее утро,
Пишу, задыхаясь от любви к маме,
И не могу, не хочу его заканчивать,
Как если бы с его концом
Не наступил бы новый день…
Мама, день наступил!
И он будет самым добрым,
Честным, долгим и увлекательным,
Как когда-то в детстве!
Потому что столько еще предстоит
Встретить добрых людей,
Полюбить их всей душой
И передать им
Материнский свет непорочной,
Прославленной в земных женах
Нашей с вами Матеньки Небесной!
09.04.2021
1
Стояла ли во́ поле березка,
Бежал ли заюшка на перекресток —
Нету для души пути иного,
Чем с земли на небо и назад к земному.
Заюшка серенький сиротка
Поседел, набегался, стал кротким.
Встанет под березкой и обнимется,
Постоит, взгрустнет — и назад в повинницу:
Бегать от волков ли, фарисеев,
От мужиков с топорами и ротозеев.
Не ломал он березке рученьки,
А берег как радость-песнь наилучшую.
К ней ли голову преклонить буйну
Во пустынном полюшке разгульном…
Вокруг нее ли хоровод хаживать
С чаяниями и бедами людскими нашими…
Не Она ли последняя надёжа —
Заступница за народ божий —
Заюшке стала за родную Маменьку,
Оттого побелел, подобрел заенька.
Не ховается больше по задворкам,
Не ест сиротский хлеб горький.
Богородичным молочком упояется
И ни в чем более не нуждается.
2
Неужель судьба человека быть съеденным:
Бедами, болезнями, сном послеобеденным?
Думает, что он ест еду живую —
А это она его съедает вчистую.
Думает, что жить в роскоши и удовольствии —
Это и есть предел мечтания…. Собственно
Многие хотят, чтоб никто никого не трогал
И оставили в покое их жизнь убогую.
Чтобы и́зо дня в день
было всё как по маслу,
И если не тузы выпадали,
То хотя бы козырные масти.
Человек «заведенность»
и считает в жизни опорой,
А пружина завода хоть и кончится,
Но «потом» и «еще не скоро»…
Временщики… и никогда
они не станут счастливыми.
Пришла общая беда —
И трещит по швам обывательская идиллия.
Хоть глаза залей,
Хоть сделай все на свете прививки —
У страха смерти кишка толста (!)
И глаз, как известно, великий.
3
Ой у лузи червона калина…
Без Матери Божией нет Украины.
Без Белоствольной, вставшей в сторонке
Не будет мира в мировой воронке.
Матерь — не атрибут лихого казачества,
А рыцарям верным Первая Указчица!
И берегиням-лицариссам —
Главная Помощница,
Но не призрачная храмовая,
А ежеминутно-жизне-возможница!
Она каждый день
Березкою в поле простаивает,
Учит чистоте живительной,
На доброту настраивает.
И зло в наших душах,
Незаметно накопленное,
Исчезает в любви, нами друг другу отданной.
По-другому не очиститься,
не помолодеть, не расправить плечи.
Матенька не ждет куличей-пасок!
Неужель встретить Ее больше нечем?
Но просит, оплакивая нас, деток ритуальных,
Что хоть в этом году не пойдем в церкви
Распинать Сына ножом пасхальным.
4
Во́ поле березка стояла…
Да рученьки ей Рассеюшка обломала.
Ой у поли червона калина…
Прежде — Матерь Божья, а потом Украина.
Косив Ясь конюшину… да косу отбросил
и теперь цвет-клевер на митинги носит.
Бережет живое слово Цветущей битвы:
Не убей, чтоб самому быть не убитым!
Не злись в ответ,
чтоб в злобе не прогоркнуть:
капелька зла разъедает душу кислотно.
Врага победить можно только Светом,
Накопленной силой неостановимого Рассвета!
Духовный огонь парализует до зубов вооруженных,
Рассасывает локальные ситуации напряженные.
Вчитайся, Русь, в генетические свои коды:
Очисти древние ритмы-песни
От вкраплений инородных:
Не ломать, а прислушиваться, не собой упиваться,
А Духом Всеблагим и любовью братской.
Не воспевать смерть, даже травинки одной,
Не кормить птички-животинки на убой —
А видеть их частью не только природы, но
И частью нашей общей Небесной Родины!
Николаю Цискаридзе
с искренней любовью
Балет моя боль.
Прыжок в никуда.
Стохлопотный ноль.
Плие пустота.
Движений шарнир,
Шарнирность мозгов.
Телесный кумир,
Турнир колдовской.
Без думанья ввысь,
Без глуби сердец
Балет — лишь стриптиз
И стыд, наконец!
Во злобе, страстях
Прыгучесть страшна.
Нелеп ног размах,
Раздетость — смешна.
Сей грохот скачков
И похотный блеск
Тщеславных жучков,
Кокоток невест…
Вращений итог
Вульгарен и нищ —
Духовно убог
Танцующий хлыщ.
Жил-связок-аорт
Пружина в плече…
Не танец, а спорт.
Ей-богу, зачем?
Ты призван, танцор,
Оставив телес
Магический вздор,
Очиститься весь.
И должно тебе
Лишь музыкой жить.
Не сцене, игре —
А людям служить.
И небу внимать,
Откуда звучит
Мелодия Мать…
Гармоний ключи
Проточат в тиши,
В немой высоте.
К чему ты, скажи,
Придешь в глухоте?
Себя, как живой
Клавир инструмент,
На вечность настрой,
На истины свет.
Где музыки мысль
В твоем существе —
Танцующий риск
Прорыва к мечте.
Где жадный накал
Сквозящих идей —
Нет места ногам,
Снующим без тем.
Одни лишь тела…
Ритмичная ложь…
Канканный театр
Чудовищно пошл.
Зачем танцевать
Страстишек рабам?
Свободною стать
Мечтает толпа.
Свободу яви
От страхов и порч.
И зрителю вмиг
Дано превозмочь
Тоску, конформизм,
Бескрылость и боль.
Свободный артист —
Великая роль!
Став вольным огнем,
Свой трепет дари,
Танцуя нутром
Невинность любви.
Механика па
Сольется в одно
Движенье добра,
Слезы полотно.
И вдруг, несмотря
На академизм,
Ворвется в тебя
Народная жизнь!
Ты станешь своим,
Понятным везде,
Открытым, родным,
Народным вдвойне.
Народным как песнь,
Премудрости сказ.
Народность и есть
Теснейшая связь
Людей с Божеством
И с жизнью самой,
Прямое родство
с рассветом, с весной.
Ведь званья секрет
Не столько в любви
Народной к тебе,
А в верности им —
Хранящим мечту
Соборной Руси,
Трудягам, что чтут
Из всех своих сил
Святой хоровод,
А в нем — детям Мать.
Умеет народ
О Боге мечтать!
Вокруг Божества
Течет круговерть.
Балетным пора
Порхать не про смерть,
А богородство́,
Не драму и страх.
Начнут заодно
Молодеть на глазах.
Орфеева быль
Балет, а не боль.
Всем ад сей постыл.
Ну что же — изволь!
Из пекла веди
В бессмертия край
Любви эвридик —
Веди, Николай!
И в них дотанцуй,
Что сам не успел.
В них сердцем ликуй,
Хранимым от стрел.
Есть у меня поле,
да нет в нем березки.
И поле не мое —
а давным-давно продано.
Есть у меня радость,
да горьки в ней слезки:
Жить — не добра наживать,
а когда добро о́тдано.
Погреба доброты
смердят непролазные.
Хоть полслова доброго,
хоть бы нежности интонацию…
На ошейнике к компьютеру
сижу как привязана.
О мое попейшество!
Жизни просрация!
Есть у меня друзья,
но живут в телефоне.
Коллеги — по ту сторону
экрана мерцающего.
Пишу первому встречному
письма электронные,
оставляю комментарии
читателю блуждающему.
Здравствуйте, люди!
Вы живы, здоровы ли?
Градус навигации
сердечной накаляется…
Березка-то в сердце
свечой белоко́рою…
и светит, и растет,
аж в небе теряется…
Путеводит березка,
вокруг калина с рябиною,
да кленок багряный,
с дубком златоглавцем.
Вот мой сад-зелен,
отчизна любимая,
воля в поле,
если конь казацкий.
Душа вместе с телом,
что на коне всадник,
летит за березкой,
а настигает убогого —
ближнему служит,
поливает его садик,
возвращаясь к земле
из заточения долгого,
из цифрового невежества,
из трясинной экрани…
теперь понятно как
Мюнхаузен себя вытащил…
Доброта действеннее
любых обрядов и знаний…
Тайна всечеловеческой
соединяющей ниточки.
Светлой памяти
Анны Матвеевны Белоус
Душит слеза.
Спать не могу.
Ночь на дворе.
Плачет дитя
там, за стеной,
или во мне?
Мысль обожгла.
Стихло в момент
чье-то дитя.
Значит, не спит
зеркала диск —
совесть моя.
Сплакала нос —
красный вопрос:
и это всё?
Раз не могу
ближе обнять.
Как ты, дитё?
Вспомнилась вдруг
молодость лет
учителей.
Тихо всплакнув,
сердце о них
дышит больней.
Живы ль они?
Всё ль хорошо
в жизни у них?
Знаю лишь тех,
а не теперь,
тех… молодых.
Вновь человек…
малознаком…
издалека…
реки людей…
лента кино
остро-горька.
Родственников,
старых друзей
лики больны.
Немощи их
сердце саднят
стоном струны.
Плачут, не спят,
что-то кричат
в масках беды.
Слезы бегут,
спать не могу
в гробе судьбы.
Чую их страх,
боль неудач,
бренность идей.
Прожита жизнь
как-то… и как?
Счастье… и где?
Несправедлив
этот удел…
но негасим
свет в доброте,
вдох в чистоте
неистребим!
Вот ведь мы все
вместе стоим,
в круге одном.
Пой, хоровод,
пой, не таи,
в сердце большом!
Если оно
всех уместить
может сполна —
есть небеса,
куда расти
будет волна…
Знает дитя,
знает кому
плачет во тьме —
Добрый Отец,
Добрая Мать…
Мы — не в тюрьме!
Мы на земле
новых свобод,
чистых путей.
Прочь тля и тлен!
Зло — не пройдет.
Прочь от детей!
На круговерть
все поднялись
взмахом любви.
Все мы теперь
братья — нашлись! —
дети — Твои!
Мама! — родней
слова и нет.
Папа — Татусь!
Это вошла
в Лоно небес
Детонька-Русь.
Русь обняла
братьев, сестер
шара широт.
Ярче мечта,
жарче костер,
крепче народ.
Пой — заводи,
знай на сто верст,
верь во стократ,
танцем одним
жизнь охвати,
вечности брат,
Солнца сестра,
матушка слез
сладких как мед,
дева зари,
старец-хрестос*,
рыцарь свобод…
Вот наступил
первый рассвет,
пусть невидим…
Будет ровней
радости свет,
тот, что за ним.
Третьей зари
солнца размах,
искры из глаз!
А изнутри
сподних рубах
кровь запеклась.
* Хрестос — с греч. «добрый».
Не сплю, потому что плачет
богомладенец за тонкой стеной.
Ночь коротка, и значит,
теплится утро жизни иной.
Жизни без зла и ада,
без разложения и страстей.
Не сплю туда куда надо,
стою за правду добрых людей.
Бодрствовать научила
Евфросиньюшка ликом святым,
ручкою мироточивой
ведет по глазам ослепшим моим.
Не вижу и что-то вижу,
болезненно-сгорбленная разогнусь:
Земля обернулась ближе —
ее судьба-звезда — Беларусь!
Березка — Белое русло
млечно питающее в огне.
Солнце страстно́го чувства
всё возрастает во мне как в стране.
Слёзы… горячих горошин
свет украинских добрых девчат.
Они поют непреложно
сто веков непрерывно подряд,
поют, как впервые открывши
Божью Матерь в сердцах матерей.
Девчата — матери свыше —
рождают Духа святой оберег —
соборный рушник всему миру —
основу проявленной Покровы.
Матенька солнечный ирий
открыла в генах нашей крови.
Мы богороденята,
Дети Всемилостивой Доброты.
Резвимся как оленята,
Как лебедята любви-полноты,
чтоб сразу сейчас и навеки
из богодетенышей пострелят
восходить в богочеловеки,
в богомилы — из агнцев-ребят.
Вот радость земле да какая!
Всё исполнилось в толще веков:
вышивалась молитва живая
миллионами женских стежков —
не зря прозревали, не спали
вышивальщицы долгих времен,
небо-землю для душ вышивали
и души пришли на поклон.
Рождается самое главное
прямо здесь, сейчас и навек:
что ни семья — богоздравная!
что ни бог — Человек!
Нет больше лютых болезней
для наших добрых детей!
Евфросиньюшка: «Детка, воскресни!»
Божья Матерь: «Расти в доброте!»
Не спит за стеною младенец,
но стирает стены темниц.
Никуда богосердце не денешь —
человечество, обнимись!
14.03.2021, Киевская Русь