Дельфёныш,
Слушай море и учись.
Я мать, я расскажу тебе о ветре.
Была давно я чайкою рассветной.
Ты — не рожден был, радостен и чист.

Была я ракушкой,
Наслоенной волнами
На кремниевый оголенный мыс.
Ты не рожден был — радостен и чист.
А я тогда повелевала мхами…

Я резала
Стрелою лилий высь,
В бледнеющих бутонах восставая
И сорванную жертву сознавая…
Ты не рожден был, радостен и — чист.

И, наконец,
Я — морем разлитая —
Ласкаю жизни стук в аркаде брызг…
Ты — не рожден, ты — радостен, ты — чист.
Дельфёныш, ты идешь, произрастая…

Слишком долго не жди —
Твое ухо болезненно вздрогнет
Даже от проплывающих мимо
Пылинок чужого тепла.
Ты умрешь от желания.
Ты умирал уже, помнишь,
Разодрав свою грудь в лепестки,
Что невинно цвела.

Я могу предложить тебе
Только поденную тяжесть —
Только труд тебе свяжет
Нежданием руки, уста.
Да еще поселю в твоем сердце
Одно из невиданных княжеств,
Где улыбка царя так близка,
Так реально проста…

Так и не выбилась в люди весна —
Тихая почка, серый комочек.
Даже в любви до конца не ясна —
Только мечтаешь о первом листочке.

Что же мечты твои очень просты?
Все-то хлопочешь о листьях и травах…
Это потом дорогие цветы
Ноги затопят счастливцам во славу.

Ты ж незаметною точкой дрожишь
Зябко во взглядах ветров беспощадных.
Лишь улыбаешься, только — молчишь
Клейкою свежестью в чаде площадном.

Но вечно юной останешься ты,
Той, что не ждет и не знает о чуде.
Где-то незримые вспыхнут цветы
Почек весны, что прекрасное будят.

Еще одна иллюзия ушла
Сладчайшим, все же дымом от дурмана.
Мгновенно, даже не оставив шва
От столько лет не заживавшей раны —

Что пустоту я другом заменю…
Но он такой же жаждущий и полый…
А те, что всем помочь спешат, боюсь,
Наполнить болтовней своей готовы.

Нет середин, нет половин в любви,
Но цельность бескорыстия в разлуке.
Когда вином забьют меха мои,
Тогда я встречусь с настоящим другом.

В неволе дух томился мой,
А тело мерзло и ссыхалось,
И недоступною волной
В решетках небо удалялось.

Я ждал, забыв, как это ждать;
Забыл, как есть, и хлеба граммы
Пайка придумал отдавать
Мышам моей тюремной ямы.

Я научился свет ценить,
Вслед за лучом места меняя
В углах, и солнечный зенит
В себе, как гору, покоряя.

Привык я никого не звать,
Не зная милости и горя.
Одна забота — век таскать
Колодку, что срослась с ногою.

Да облегчать жандармам быт,
Блюдя безмолвье и порядок,
Иль шуткой в шутке подсобить —
Ведь и у них тот мир не сладок.

Я строил мысли как мосты
К садам и рекам издалёка,
Бывало, бездну уместив
Сполна в одном лишь слове емком.

Я радость всюду находил,
Всему найдя предназначенье.
И постепенно уходил
На божий свет из заточенья.

Процеживая горлом золотым
И рифмой смелой
Поэзию, — отдать полям иным,
Иным напевам.

Иным отдать родные хлеб и соль,
Любимых лица,
Чтоб сердце в сердце и висок в висок
Вмиг породниться.

И глубже на еще один народ
Себя познавши…
Чужой, да нет, иной так запоет,
Вдруг близким ставши…

Уборщицы великих городов…
Великие работницы проулков
И маленьких загаженных задов
Зловонных мест и карликов-окурков…

О кто решится ваши целовать
Больные руки, пахнущие хлоркой,
И кто оденет ваши плечи норкой
И на полотнах станет рисовать…

Тот истинный творец красот бездонных…
Неузнанные, тихие мадонны!..

Нестройный хор монахов пробудит
Затерянную боль в пучинах духа…
Спасибо, что не усыпили слуха,
Спасибо, братья, что душа не спит.

Вы слезы скорби — черные, святые,
Обильно измывающие грязь.
И то, что мы ликуем в светлый час, —
Всё дали ваши реки пролитые…

Над собою посмеюсь,
Чтобы о тебе не плакать.
Лыком в простоту ввяжусь —
Вот и сотворила лапоть.

Щи хлебать, как в старину,
Да сквозь дырочки вглядеться
В мою бедную страну
Из заброшенного детства.

Нос сопливый подтереть,
Потужей стянуть сермягу…
Эка слава помереть…
Сила-силушка! — не плакать.

Когда закрылись навсегда
Ее карающие веки,
Отрубленная голова
Вновь стала схожей с человечьей,

И высохло шипенье змей
Волос, улегшихся кудряво,
А ярость бешеных страстей
Вмиг укротил смертельный мрамор,

Лицо разглажено обняв
В бесценности античных трещин
И в боли брызжущей собрав
Черты красивейшей из женщин.