Свожу
Глубокие разломы,
Хожу
Иголкою по дому,
Сшивая
Бранные места
Живою
Ниткою продольной…

За столом
Четырех краев
Неизбежны
Втроем

Стол вращая
От плача до гнева
Нам направо
А вам налево

Неужели
Нельзя как прежде
Где же чувства
Детские где же

Закрывая
Лицо руками
У стола у разбитого
Мама

Воробушек не убоится
И рядом, на скамью
Садится,
Слушает.
А я ему пою,
О том как голова
С плечей кати́тся…

Не приятен
Мой бледный страдающий вид,
Не понятно
Затишье некрашеных линий.
Но какой же кругом удушающий стыд!
Что нужны эти ливни
И бедные лилии…

Скулы свои детские не скроешь,
Тонкий голосок не утаишь.
И в таком слабеющем покрое
Носишь свою жизненную тишь.

Кто в притворстве, чувственности, даже
В глупости спешит тебя клеймить…
Что же им зеленый лист расскажет —
С ними не умеет говорить…

Постоянно открыта…
Улыбаюсь…
Но на черствость корыта
Натыкаюсь.
Будто стадо — опу-
щены спины, выи.
Плачу… Но на луну
в пущах воют такие…

Восходящая из тьмы,
Голубой печали по́лна,
Сочиняющая сны,
Отворяющая окна.

Мы приносим в жертву ей
Ночи, яства и монеты…
Чем дороже — тем больней.
Ей же надо больше света.

Натянуто дыхание струной,
И по нему смычком
Поют и водят…
Уж не дышу,
И тут же под рукой
Мелодия на грани перевода.

Возьми ее словарь и ключ к нему,
Ну, дотянись губами до потока…
Тянусь,
Пока достаточно до вздоха.
А дальше —
Дальше надо самому.

(Н. А.)

Скажи
Через войну,
Сквозь пропасть всех прощаний,
Поверх оставленных тобою городов,
Что ты живешь,
Не просишь о пощаде
И что любить еще готов.

Услышу
В грубости и пошлости осёдлой,
В пылу, в быту обыденных вещей.
Услышу
Подступающим под горло
Разрывом сердца…
Но молчишь, зачем?

Не выходят в поэты, как в князи,
А царями в изгнаньи живут.
Тихим Пименом пишут рассказы,
Изживая отрепьевский блуд.