После трудов и обеда,
Милая мама, поспи.
Теплыми клетками пледа
Ноги укрою твои.

Тишь наведу по квартире
И уберу со стола.
Нет справедливее в мире
И драгоценнее сна…

Спи, над твоею постелью,
Баю-баю растворяя,
Буду… Ведь и в колыбели
Дети поют матерям.

Дворничиха в тротуарах.
В сапожищах рваных-прерваных
И с метлою старой-престарой.
Грузная, пехотная,
Сурово и неохотно
Сметает,
Возит по мне…
Я так часто теперь замечаю
Ее сапоги-скороходы
И усталый орешник в ремне.

Боюсь по вечерам
Засматриваться в зеркала.
Все может статься
От луны, серебряного пара,
Люстр…
Какая-нибудь старая
Защелка
Щелкнет,
Ляжет челка,
И я остаться
Там
Боюсь.

Музыка
Мукой будет, пока
Будут запрудой
В груди облака,

Будет
Верблюдом, несущим горбы,
Тяжесть безлюдья,
Жестокость борьбы,

Мухой-
Толстухой, лезущей в рот,
Гостем безухим,
Десертом на мед…

Тайным
Молчаньем, связующим тишь,
Где ты нечаянно
Сам зазвучишь.

Быть уродом — восторг!
Можно только мечтать:
Как какой носорог
Носом небо достать,

Как какой-то жираф
Быть на равных с сосной,
Как коняка, заржав,
Уходить на постой.

И как вымерший зверь,
Громыхая костьми,
Выбираться теперь
Из стокаменной тьмы.

Эх, приснилось бы вам,
Как там сажа бела!
И в какую я там
Красоту забрела…

И не скажешь — услышу,
И не видишь — целую…
Кто-то пишет и пишет
Нашу пару вслепую.

Письма — белое пламя —
Рвет углы и страницы.
Подставляю глаза я —
Опускаешь ресницы…

Красным по белому,
Белыми стрелами,
Луками, пикой,
Конями-галопами,
Только что с губ,
С рук на ру́ки
Нам роздана —
Пальмовой ветвью,
Печатной механикой,
Сладкой мигренью
И оттиском воздуха,
Стиснутым криком и
Старыми нотами,
Вечным неврозом
И розами… розами…

Дохлая наша речка…
В лоснящихся перьях осоки
И рвущейся в воду траве.
Майским охотным днем…

И все же затоплена солнцем.
Раздвинув плечей берега,
Стоишь в задумчивой мути,
Колени едва намочив.

Солнце падает в пашни
И ко мне напоследок упало.
Я в соломе вчерашней
Ищу прошлогодние травы —

Незнакомы… знакомы…
Все душистых и рыжих пород…
Добрый вечер! За домом
Катерина, соседка идет.

И во мне задубилось русское,
И я обморожена северным,
Что от боли так не уверена,
А от радости — грустная.

Зарубилось на соснах смолами,
Оскомина в сердце клюквою,
То лесное и дикое смолоду,
Покрещенное буквами.