Нет ничего лучшего проснуться рано утром и радостно вздрогнуть, вспомнив, что тебя ждет новая книга — да еще какая!

Нет упоительнее минуты ринуться за ней, заботливо припрятанной от посторонних, и, вернувшись, на цыпочках, чтоб не разбудить домашних, в еще теплую кровать, роскошничать стихами, «оглашая» это чистое законное для книголюба пространство тишины ликующими расширенными глазами, с вот-вот набегающей на них новооткрытой строкой, и слезой тоже…

А очередная поэтическая книга Татьяны Полежаевой «Подорожник» и является как раз таким редким подарком для любителей поэзии. Да к тому же уникальным. Наверное не ошибусь, если скажу, что аналогов подобного поэтического проекта в нашем литературном мире еще не было. В «Подорожнике» удачным образом совмещены: мощный задел накопленного материала («длинною в жизнь») и — необычное оформление, строго определенная тематика и — постоянное проступание в иные сферы и миры, обобщающая линия глубоко русской мысли и — горячий пунктир женского лиризма.

Было многое — не скрою,
но без горечи назад
я гляжу. А с изумленьем,
вопреки календарю,
полушепотом осенним
с юным эхом говорю.
И закладкою к страницам
подорожника листок
я кладу, чтобы не сбиться
в пыльном космосе дорог.

Танины подорожники — эти вечные свидетели путей человеческих — листик за листиком впитали в себя богатый опыт неутомимых бродяг-ног поэта, внимательных глаз и обостренного восприятия как высот жизни («Ах, если бы в охапку солнце, обнять горячий сноп лучей»), так и — «Убого, кособоко, сиро к сараю лепится сарай».

Но уникальность книги даже не в этом. Таня не просто, продолжив русскую литературную традицию путевых заметок, следует по дороге судьбы родины, особенно родной северной глубинки. Но и судьбы сотоварищей-геологов, а так же своей собственной. В этом-то взаимопроникновении и заключается органичность «Подорожника», его цельность (а может и целящая сила) и удача. Любимая для автора геология (а книга посвящена этой, ставшей больше чем профессия, теме) врастает, как «в спины рюкзаки», в воображение читателя да до такой степени, что начинаешь тихо завидовать этим отчаянным, красивым, сильным и обветренным людям… Кстати, фотографии портретов геологов, картин походной жизни, просто пойманных мигов откровения природы с человеком делают книгу не только красивой, но и родной; а элементы автобиографичности усиливают сопричастность читателя к предельно обнаженному сердцу поэта. Геология предстает еще одной Музой, пусть «для пастушек — не принцесс» в броднях и с чифирком, но ведущей до «знаков серебра», к «самородной грусти» и, кажется, докапывающейся до самых глубин российских… Что те же фотографии друзей поэта, помещенные в книге, видятся уже как собирательные образы ликов Руси.

О, ночной дорожный шепот,
ты и есть родная речь.

Бесконечность перегона —
ты и есть святая Русь.

Так, следуя за поэтом по «Вае», «из Якутии», «Горе «Обман», Горе «Батько», «Беломорью», «Кию-острову», а особенно натыкаясь на «Ручей Борискин», невольно видишь кадры из «Андрея Рублева» Тарковского, когда литейщик Бориска, этот мастеровой, деревенский мальчуган-Левша, в изнеможении находит нужную, бесценную глину для звучания сердца Руси — колокола…

И все же одними из ярчайших ликов (и это вполне понятно) проступают в книге женские лики… Таня, как искусная сказительница («Я бы сказками лечила от бессоницы тебя») женской души, доли, и сама проживающая все это, как в сказке совмещает в себе, как в лирической героине, три в одной: и родила богатыря, «отпустив на выщербленную сцену»; и приготовила пир, научась «печь хлеба, плести корзины, разводить форель»; и наткала полотна — полотна русской поэзии… На самом деле женских ликов в «Подорожнике» куда как больше: «и на каблук, и на язык легка; «бедна, безродна, как и все поэты», «заманчиво, родившись рыжей, рядиться в яркое тряпье. В глуши лесной российской выжить. И выжать из себя ее»; «померкшая, притихшая, бестелая»; «я зрела долго, словно перл в ракушке»; «так редко тихо я живу»; «я спрятала в ягоды губы»; «мне исполнилось семнадцать»… Это-то богатое прочувствование-проживание, обтачивание-обдаривание своей души состраданием и привело к тому (да простят меня мужчины-поэты), что только женщина смогла явить такое жертвенное понимание-принятие этой грубости захолустной, а значит — и любовь к забытым Богом и светом трущобам и людям, погрязшим в них. Где «воинствует вино», «все населенье в полуробе — толпа — ни женщин, ни мужчин», «и втянутая в плечи голова»… Где «фонарь освещает тускло лица — кто их, Господи, слепил?» И — как кульминация понимания, что эта подзаборная тоска, матерная грязь не прилипает к родникам-душам, и оттого-то висящая на них лохмами и тем самым создающая впечатление полного отупения, опускания. Куда как страшнее внутренняя ржа, прикрытая ложной позолотой людей «приличных» и «уважаемых»…

Через весь вагон — махорка,
мат и дым до потолка,
карты, хохот: «туз», «шестерка»…
……………………………………………
Я люблю их, я смирилась…

В разговорах всё — вопросы,
нет ответов — вот и пьянство…
Души вкровь и вкривь дела,
упование на Бога.
Да чтоб дальнею была
даже ближняя дорога…

И в этом ритмичном постукивании-гудении дорог-поездов-вертолетов и даже дрезин, среди лиц случайных попутчиков, ушедших безвозвратно дорогих друзей, из таниных строк сквозит народный говор, поражающий гениальной простотой, меткостью, юмором, самородностью. Кажется Таня (в очередной раз) превзошла себя, являя феномен северной не многословности, но — многослойности; не витиеватой речистости — а речитативности (откуда хлесткая и заводящая частушечность); не словоблудия — а слововедия… Отсюда — искусная кисть в описании природы (потрясающий! цикл «Пейзажи старого двора» с «чертами зреющего снега», где «все весомей цвет хвои» и «даже в поднебесья просинь вонзилась пламенная твердь лучами красноствольных сосен»).

И отсюда же — подлинные открытия и поэтические находки в заключительном разделе книги «Каменья»… Вот она бирюза — «умерших от любви слеза». Покатилось колечко — «золотое дороже стоит, да в серебряном — вся луна» — на крылечко. А в малахитовое «Зеркальце» словно загляделась сама бажовская Таютка…

Что ж, в заключении хочется поздравить Татьяну Полежаеву с тем, что состоялась не только очередная книга поэтессы, но и одержана еще одна духовная победа. Ведь когда поэт молит — «пусть не минует страсть глубин меня», когда он просит — «пусть всё во мне вскипит до точки взрыва, нахлынет горлом, проплавляя плоть», тогда он учится сам и учит нас, читателей, справляться с тоской, той, «что в красный угол грех вносить», помогает нести и сносить «беду за все несовершенства мира». И самое главное, хотя и малое, ежедневное, бытовое, — не забывать «человека в пыли»…

Читайте танин «Подорожник»… Он для сердца…

Подорожник для сердца

Татьяне Полежаевой

Подорожник к сердцу приложу —
В изумрудных жилках, что доступны,
Достучит оно до архистука,
Перейдя последнюю межу…

В остановке раны ключевой
Алую горячечность накопит
И опять почти изничего
Жизнь подаст и ею мир затопит…

Киев, 2001 г.