Петербург хорош. Это истина неоспоримая,
аксиома, услыша которую, всякий только
кивнет головой, будто увидит старого знакомого…

Евген Гребинка

 

Гребинка — гений Петербурга.
Твой Петербург хорош… Увы,
Не знают ни эстет, ни урка,
Что «Очи черные» — твои…

Хотя кричат, что очи страстны!
Хотя мечтают об огне…
Но ненавистна и ненастна
Вода забвения в Неве.

Плеснет отравою гранитной,
И новый говор режет слух…
А Петербург хорош забытый,
Запомненный для трех, для двух…

А уж Васильевский — подавно!
«В часу осьмом», когда Большой^[1]
Студентами покрыт, и давка,
Какая давка в сердце… Шок! —

От всех Двенадцати Коллегий,
От всех без счета Линий^[2]… Что ж,
В забытых книгах дремлет гений…
И все же — Петербург хорош!

 

«Очи черные, очи страстные…»

Петербург хорош… Вот он, старый знакомый. Знакомый по литературе, которая не могла не воспеть этот чудо-город, собственно-то и давший миру знаменитую русскую литературу.

Петербург студенческий… О нем вздохнут многие, вспоминая свою молодость и то несказанное обаяние Города, которое влечет и через года…

Петербург-судьба… Для кого-то он стал судьбою… Ехали покорять его, завоевывать, делать карьеру — и сроднились, срослись костями, переплелись нервами, что ближе этой северной, суровой, а подчас и трагической земли для них не стало. Ехали в Петербург со всех провинций России. Среди провинциалов было много и украинцев, которые стали гордостью двух культур (российской и украинской) и внесли свой вклад в формирование неповторимой духовно-артистической, научно-просветительской среды северной столицы.

Так когда-то после окончания знаменитой Нежинской гимназии высших наук (1820) (что была приравнена к российским университетам, наподобие Пушкинского лицея, и в которой учились знаменитые украинцы Н. Гоголь, Л. Глибов^[3], В. Тарновский^[4], Н. Кукольник) поехал завоевывать Петербург и полтавский дворянин, а в последствии известный русский и украинский поэт, писатель и критик Евген Павлович Гребинка. Ехал всё на тех же лошадях «с однозвучным, утомительным колокольчиком», как и многие его земляки, ехал и думал: что я буду там делать, украинец до мозга костей, там, на чужбине? «А вышло противное, — как позже вспоминает поэт в одном из писем, — Петербург есть колония образованных малороссиян. Все присутственные места, все академии, все университеты наводнены земляками… Я слушал и восхищался лекциями земляка г-на Велланского^[5], он читает физиологию человека, читает, и вся Европа удивляется ему… Наш Кукольник в большой славе… Государыня выезжает четверкою лошадей, и на запятках наши два малороссийские камер-казака. Государь часто, говорят, шутит с ними на малороссийском языке».

В этом же письме Евген Павлович вспоминает еще одного малоросса Василия Ивановича Григоровича (1786–1865), русского искусствоведа, земляка Гребинки, активного участника Товарищества поощрения художников в Петербурге, профессора и конференц-секретаря Петербургской Академии художеств, который издавал «Журнал изящных искусств»: «Двадцать лет его пребывания в Петербурге не могли изменить его малороссийского выговора. Он человек с большими сведениями и служит мне ключом ко всему изящному, что только находится в Академии». А в это время в Академии учатся в будущем известные украинские художники А. Мокрицкий, И. Сошенко и поэт, художник и светоч украинской культуры Т. Шевченко. Шевченко активно участвует в выпуске альманаха, издающегося в Петербурге Гребинкою: «А еще тут есть у меня один земляк Шевченко, что за удалец писать стихи… Что ни напишет, только прищелкни пальцами да ударь руками об полы!» Именно Гребинка принимает непосредственное участие в организации выкупа Великого Кобзаря из крепостничества.

А с. 1845 года в Петербурге получает должность учителя русского языка для студентов-иностранцев при университете известный украинский писатель, историк, этнограф и переводчик Пантелеймон Александрович Кулиш (1819–1897), который вел активную издательскую деятельность в Петербурге, а служа в Министерстве путей, редактировал офицерские журналы министерства.

В это же время Николай Васильевич Гоголь, воспитанник Нежинской гимназии, преподает историю в Петербургском университете: «Гоголь-Яновский, наш студент, читает в университете историю. Каково? Да и все нежинцы, знай, себе чвалают (продвигаются — Л. Д.) помалу».

Земляки часто собираются у Гребинки на петербургской квартире, поддерживают друг друга и просто весело проводят досуг: «Боже мой! Сколько родных, земляков! Сколько новостей, смеха, удивления, сала, лжи, правды, галиматьи, колбас и прочая, и прочая»…

С большой любовью Евген Павлович пишет и про тех россиян, которые любят и ценят украинскую культуру, общаясь с ее носителями, изучая и наслаждаясь удивительно музыкальным и сочным языком. Так о профессоре Петербургского университета Михаиле Федоровиче Соловьеве (брате Никиты Федоровича Соловьева, что был профессором ботаники в Нежинской гимназии высших наук) Гребинка вспоминает: «Он смертельный охотник до малороссийского языка, и мы часто восхищаемся словами гоготить, стугонить, шамотить, чимчикуе…»

Помимо того, что Петербург того времени по сути является центром украинской культурной жизни, он безусловно одна из интереснейших страниц золотого века России. И Евген Павлович Гребинка становится его летописцем. Созданные им повести «Иван Иванович», «Пиита», «Газетное объявление», «Записки студента», очерк «Петербургская сторона», «Перстень» (Петербургская быль), «Дальний родственник», «Искатель места», «Приключения синей ассигнации» и мн. др., а также множество статей, рецензий, посвященных театральной и литературной жизни Северной Пальмиры, возвращают нас в то благословенное время, окунают в оные воды Невы, но живой, образный язык автора, словно отдавая дань моде стиля пушкинской эпохи, зачастую говорит все же о таких современных для нас вещах:

Проснулся я: кругом так суетливо
Хлопочет наш индустриальный век;
Торгует всем — и смотрит горделиво
На брата современный человек…
Да, числ ряды поэзию сменили,
И многие, что прежде ей служили,
В коммерческий пустились оборот!..
К тому наш век, как видите, идет;
И право, странно в чудном веке этом
Хоть в шутку быть мечтательным поэтом» —

в 1846 году эти строчки записывает поэт в альбом своей соседке по полтавскому имению отца Ульяне Степановне Сулиме-Ловцовой.

А тремя годами раньше создает изумительное стихотворение, которое, переложенное на музыку и ставшее впоследствии жемчужиной романсного искусства, становится поистине шедевром российской и мировой культуры на все века… Став народной песней и, что понятно, утратив своих авторов…

Вполне понятно также и то, что нам, почитателям творчества Евгена Гребинки, хочется напомнить об его авторстве «Очей черных» (в оригинале «Черные очи»). И особенно в дни празднования трехсотлетнего юбилея Города. И среди повестей, стихов, очерков и писем трехтомного собрания сочинений писателя (таково творческое наследие автора, прожившего всего 36 лет) выделяем именно это небольшое стихотворение. И хотя оно написано не в Петербурге, как ранее считалось, а в селе Убежище (родовое гнездо Гребинок на Полтавщине, вот оно убежище (!) автора от губительных для здоровья северных туманов), мы связываем стихотворение с Петербургом, с тем счастливым городом, где расцвел талант Евгена Павловича, с тем трагическим городом, где так рано оборвалась жизнь поэта.

Хотя всё сказанное в романсе обращено, конечно же, к женщине, Город остался неизменной страстью-любовью в сердце поэта, да тот Петербург уже и немыслим теперь без «Очей черных». Эти черные, страстные, жгучие и пленяющие очи Петербурга. Позволим же себе это невольное сравнение:

Как люблю я вас! Как боюсь я вас!
Знать, увидел вас я в недобрый час.

 

«Ох недаром вы глубины темней…»

После успешного окончания в 1831 году Нежинской гимназии высших наук с правом на ранг чиновника 14 класса, а также службы в резервах 8-го Малороссийского казачьего полка Гребинка перебирается в Петербург и поступает на канцелярскую службу в Комиссию духовных училищ, а уже позже становится учителем российской словесности в Дворянском полку. Одновременно преподает минералогию, ботанику и зоологию и в других военно-учебных заведениях, как то Институт корпуса горных инженеров, Морской кадетский корпус и др.

И хотя педагогике Гребинка отдал всю свою жизнь и даже (посмертно) был представлен к высочайшей награде, литературная деятельность стала сердцевиною его духовного роста, а литературный Петербург — горнилом для его уникального писательского дара. Именно в Петербурге Евген Павлович знакомится с известными деятелями культуры — А. Пушкиным, И. Крыловым, А. Кольцовым, И. Тургеневым и др., посещает салоны, и в своем доме устраивает литературные вечера и встречи. И по сути становится организатором общественно-литературной жизни в Петербурге. Кроме критической публицистики, сугубо сочинительства на русском и украинском языках (кстати, он один из первых, кто стал писать литературным украинским языком, широко популярны его украинские басни, лирическая поэзия, роман «Богдан»), Гребинка занимается литературными переводами, среди которых переведенная на украинский поэма Пушкина «Полтава» (1836 г.).

Как представитель натуральной школы в литературе, Евген Павлович участвует в становлении реализма, издает собственный альманах «Ласточка» и сам публикуется в журналах «Отечественные записки», «Современник», «Библиотека для чтения», «Финский вестник» и альманахах «Осенний вечер», «Утренняя заря», «Новоселье», «Иллюстрированный альманах», «Физиология Петербурга» и мн. др.

Всего в петербургской периодике Гребинка напечатал более сорока рассказов, повестей и романов, описывающий быт и нравы русских и украинских крестьян, жизнь чиновников, богатых и обедневших дворян и пр., но через строчки его произведений и писем пробивается победное пламя чарующего Петербурга…

Живя на Невском проспекте, потом переехав на 4-ю Линию Васильевского острова, Евген Павлович глазами своих героев, которые живут, уезжают и снова возвращаются в Питер, пишет и пишет о Городе, переходя от брызжущего восхищения ним до полного изнеможения: «Поедем хоть в Петербург, убежим из погребенной столицы в живую, цветущую, шумную… Там есть театры, играют „Свет на изворот», кокетничает Невский проспект; там есть кондитерские, есть всё… Поедем! Поедем!» (повесть «Телепень»).

«Петербург прелестен по-прежнему и по-прежнему холоден; проспект к Михайловскому дворцу, новопроложенный, час от часу делается красивее…»

В своих письмах к друзьям и родственникам сочно описывает городские празднества, открытия монументов, выставок, вечерних иллюминаций и приемов в Зимнем дворце.

Скучает даже по петербургской сырости и знаменитым туманам, которые стали столь редки из-за осушки болот и вырубки прилежащих к городу лесов: «Нет прежних туманов, которые можно намазывать на хлеб вместо масла» и есть вместе с пирогом с луком и с «болотом щей»…

И тут же, мучимый приступами чахотки и отчетливо понимая, как вредны эта сырость и промозглость, Евген Павлович с дрожью от озноба шепчет: «Нева стоит, холодно, идет дождик с снегом, грязь по колени, скучно, мерзко, гадко, спать хочется…»

Но больше всего раздражают не любимые поэтом «петербургские минутные визиты» в отличие от провинциальных, когда менее чем через три-четыре дня кряду хозяева гостей не отпускают.

И, конечно, шум города, от которого все спешат отдохнуть на дачах в деревнях: «Петербург очень шумен. Великолепный водопад поразит, изумит, очарует человека на несколько минут, но жить у водопада — Бог с ним! Тихая светлая речка для меня приятнее. Только в деревню, долой столичный фрак, надену казацкое платье и поскачу на моем Черкесе и вдоль и впоперек родных степей! Любо, весело!»

Скучал и по обильно родящей черноземной украинской земле. И, как каждому украинцу с присущим юмором, вслед за любимой поговоркой: «Не оттого среда, что есть нечего, а от того, что постить надо», сетовал на дорогие цены на фрукты в Петербурге, да и те фрукты не сносны, вспоминая Александра Сергеевича: «Правду сказал Пушкин:

То ль дело Киев, что за край!
Валятся сами в рот галушки,
Вином хоть пару поддавай,
А молодицы-молодушки!»

И в научение своим младшим братьям, готовившимся к отъезду в морозный Петербург из Украины искать счастья и приключений, писал (письмо к брату Аполлону): «Блаженствуйте до поры до времени, в Петербурге скажешь adieu вареники, душистый борщ, сахарные арбузы, ароматные дыни, вся гастрономия Малороссии тут исчезает под влиянием северного неба и финского картофеля»…

«Там, где небо голубое
Над Украиной горит;
Где в степи, шумя волною,
Речка вольная бежит;
Где восточным ароматом
Веет ветер от садов,
Где над всходом и закатом
Нет докучных облаков!

Там хочу я отдохнуть немного, о родина! Я хочу и боюсь к тебе ехать: много сулит она мне радостей, престарелый отец, мать, и этого слишком уже довольно. Но первые минуты восторга пройдут и грусть-злодейка крепко пожмет мне сердце, как руку старому другу». Гребинка сожалеет об ушедших друзьях… Но также чувствует, как отныне и навсегда другая, северная сторона завоевала его сердце, стала второй родиной. И благородная жертвенная страсть к искусству, к высокой мысли, прогрессивным идеям, что могли рождаться и реализовываться там, в столице мира, в том непрерывном интеллектуальном и духовном процессе, коего жаждет каждая думающая просветленная душа, глубинами которого напитывается духовно растущее сердце, от пламени которого загорается оно и сгорает начисто:

Вижу пламя в вас я победное:
Сожжено на нем сердце бедное.

 

«Всё, что лучшего в жизни Бог дал нам…»

Говоря о великой сияющей истинным блеском столице Российской империи, нельзя сбрасывать со счетов (весов!) ее тень, глубину-глубинку, ее питающие корни — Провинцию. Будучи кровно, а порой враждебно (любовь-ненависть) связанными, а по сути являясь сообщающимися сосудами, наполняющими друг друга, на разных этапах истории передающими друг другу лидерство — Столица и Провинция в Петербурге особенно рельефно переплелись, и как нигде Город являет синтез совершенства утонченного (духовного) и совершенства первозданного (стихийного). Даже территориально Санкт-Петербург, дробясь на сорок четыре острова, все же соединяется-омывается Невой и девяностами другими реками и каналами. Вылезая из болот, город зиждется на выгодных морских путях и наземных магистралях. Являясь европейскими воротами России, город прячет маленькое смотровое азийское окошко в притворенных ставнях Петрова окна. Вот и шведские львы мирно сосуществуют с египетскими сфинксами Академии художеств. И в этом счастливом единении полюсов, вечных противоположностей и рождается фонтан духа, настоящая рафинированность, словно отбирается-проращивается лучшее.

Судьба провинциала Евгена Павловича Гребинки — яркий пример такого синтеза, но отнюдь не перерождения. Он также естественен и хорош во фраке на балу, как и в своем казацком платье на лошади в степи… Пройдя весь путь от просителя места до устроителя чужих судеб, Евген Павлович отобразил в своих произведениях наряду со столичностью провинциальность и провинциалов, с любовью и нежностью высмеивая некоторые черты обеих.

«Наши в городе», — про себя подумает провинциал, встретив где-нибудь в центре компанию земляков. А фразу «У нас, в Петербурге» — «чем умнее провинциал, тем скорее перестает повторять…, но увы! — многие говорят ее до гроба!..» Как и до гроба главную улицу любого другого города провинциал ошибочно автоматически назовет Невским проспектом.

Провинциал, гуляя по Городу, изучая достопримечательности, неочень-то разглашает про свои экскурсии: «он совестится своего неведения, осматривает с любопытством дикаря разные удивительные предметы и после, в беседе, громко говорит о них, надеясь поразить слушателей своей образованностью, говоря о Румянцевском музее или о золотом самородке Горного института…, и очень удивляется, если петербуржцы не замечают его умной речи и продолжают говорить о голландских вафлях, ученых блохах и народных зрелищах. Он в простоте души не понимает, что его собеседники сами никогда не видали ни музея, ни самородка».

А иной провинциал, въезжая в заставу Петербурга после многих лет «высылок» по городам и весям, и вот посещая любимый город, где когда-то бывал-живал, ощущает острую радость с прямо пропорциональной грустью. А если еще на свою беду встретит однокашника, сделавшего в столице карьеру? Вопль отчаяния обагрит душу честолюбивого провинциала: «И что такое я?.. Поручик в отставке… А мои товарищи теперь генералы — давно уже генералы, и в крестах, и в звездах, и в почете… Глупо я убил свою жизнь!.. Детей куча, жена — старуха… Черт знает как глупо!» (повесть «Провинциал»),

А Евген Павлович Гребинка, являясь уже по сути рафинированным петербуржцем, никогда не забывал про те питающие корни столицы — провинцию, помнил о молодых соках — новых умах и талантах, что оздоровляют и вливают новую жизнь в Петербург культурный. Он постоянно возился не только с родственниками, многочисленными знакомыми и племянниками племянников, но и устраивал на учебу и службу молодых одаренных вьюношей из провинции, исписывая не одну стопку рекомендательных писем. Ведь девизом его отношения к человеку была выведенная им формула любви: «Любовь есть радость о совершенствах другого»…

Эту любовь-радость, привитую еще прогрессивными профессорами-вольнодумцами в гимназии, он пронес через всю жизнь. Но, конечно, он отличал живую радость дружбы и любви от мертвенного самодовольства светских столичных, холодных щеголей, избалованных кокеток… В этом смысле Гребинка до конца своих дней остался пылким «провинциалом». Так в одном из писем товарищу по Нежинской гимназии Мыколе Новицкому Евген Павлович пишет: «Глупая радость безжизненных людей приторнее полыни. Я знаю, отчего грусть сдружилась со мною, и мне приятнее слезы людей, нежели хохот… Правду сказал один французский писатель… (Заведите себе друга, ибо человек без друга живет лишь наполовину — Л. Дубас). Мне было грустно, я начал писать к тебе, и куда девались черные мысли. Мне легко и весело, и я опять готов любить всею душою тех людей, коих минут за десять хотел ненавидеть. Которые (вообразите себе дерзость) вздумали было отравить мою душу ядом светского равнодушия. Самые святые чувства: дружбу и любовь весили на веса, как пряные коренья. Я слушал, и улыбаясь, припоминал стихи Озерова:

И вы, жестокие, мне предлагать могли!»

Такое любящее и благородное сердце не могла обойти стороною большая любовь. Находясь как-то вместе со своим другом Тарасом Шевченко на родине в селе Убежище, друзья решили проведать близкого знакомого по Санкт-Петербургу, штабс-капитана Василия Ростенберга, который проживал неподалеку в селе Березовая Рудка. Там Евген Павлович встретился с внучкой штабс-капитана черноглазой красавицей Марией Ростенберг. Поэт был потрясен глубоким огненным взглядом Марии, всей ее изысканной аристократической внешностью. Вернувшись домой, он долго не мог заснуть и ночью, при свече, «залпом» написал стихотворение «Черные очи».

Только через год он открылся своей возлюбленной, предложив руку и сердце, и был награжден взаимностью. И хотя только четыре года выпало любящим провести вместе (в 1848 г. Гребинка умирает от туберкулеза), яркой памятью для миллионов людей об этой «неизвестной» любви к «неизвестной» женщине навсегда остался знаменитый романс «Очи черные».

Интересна также история создания его. Еще при жизни Евгена Павловича это не единственный его стих, который стал романсом и широко исполнялся. Тому пример всем известная песня «Помню, я еще молодушкой была». В песенниках же романс «Очи черные» появляется лишь в конце 50-х годов 19 века как цыганский, без указания автора. А автором музыки только намного позже был назван малоизвестный французский композитор Флориан Герман. Интересно то, что французом изначально был написан военный марш, под звуки которого армия Наполеона напала на Россию в 1812 году. Именно в этом году родился Гребинка, которому суждено было написать интимно-лирический проникновенный стих… Марш Флориана Германа каким-то образом остался в русском народном быту, естественно видоизменившись, и уже позже музыка его из маршевой была переработана в романсную. Таким образом, вот уже ровно 160 лет романс «Очи черные» не перестает удивлять ценителей прекрасного, будит сердца, зовет влюбленных, не устаревает и вечно молод, как и вечно молодой его автор Евген Павлович Гребинка, который в последнем четверостишье стихотворения, словно подытоживая свою короткую жизнь, схватывает ускользающее время светлым и жизнеутверждающим обобщением и для всех нас:

Но не грустен я, не печален я,
Утешительна мне судьба моя:
Все, что лучшего в жизни Бог дал нам,
В жертву отдал я огневым глазам.