Кто бы мог подумать, что ему — рафинированному раздолбаю, жгучему красавчику-хаму, а иногда учтивому и строгому аристократу голубых кровей — может понравится она… На такую ведь даже внимание не обратишь. Вернее, заметить-то ее можно, если близко подойти, и то разве как что-то «неудобоваримое», выпадающее своей нелепостью из общего ландшафта. Она ведь и одевалась, по его «гарвардскому» вкусу, не ахти — какая-то юбка предлинно-неровная, словно в заплатах, или рвано-короткая, полувер неопределенного цвета и такого же неопределенного размера, дикой вязки и жуткой дурашливости жилетки, шарфик на шее затрапезный, тяжеловесные «чуни» на ногах… И эти «бабушкины» колготы! Одно слово, Фефёла — некрасивая, непривлекательная женщина.
Так ее с «незлой-доброй» руки назвала бухгалтерша Элла, которая с языком не дружила, но, когда ей очень нужно было, выискивала в словаре Ожегова точное словечко, чтобы сразить обидчика или обидчицу наповал. Но на «фефёлу» она наткнулась случайно. Искала точное значение слова «фетишизм», чтобы «поставить на место» прилипчивого директора фирмы — он просто таял от полненьких блондинок! Ну ничего не мог с собой поделать — они ему пахли сдобными булочками, и казалось, что в обществе таких пышечек он возвращался в счастливую пору детства, где «мама печет пирожки»…Уютно было Тарасу с такими подчиненными. Как для старого холостяка, всю жизнь занимающегося организацией скаутских лагерей для подростков, поэтому так и не повзрослевшему в свои сорок четыре, они создавали в офисе домашнюю атмосферу и покой. «Своим» блондиночкам, Элле и главному менеджеру Алине, он привозил из заграничных командировок (по перениманию международного опыта скаутизма, а им и занималась фирма) какие-то маленькие и миленькие подарочки в виде конфет, косынок, брелков и даже помад. Девчонки кривились, но были польщены.
Про Фефёлу же шеф думал в самую последнюю очередь, если думал вообще — ну не любил он ее: за подозрительную тихость и абсолютную нестервозность, то бишь за отсутствие капризности, которую обожал в своих «булочках», считая эту черту в женщинах самой женственной. А еще не любил за «излишнюю» образованность и какую-то патологическую интеллигентность. Хамил, нагружал работой, заставлял за «булочками» доделывать то, что они не успели, мало платил, а она ничего — улыбается только. Но терпел и держал Фефёлу на фирме до сих пор, так как был доволен тем, как девушка писала тексты к буклетам, годовые отчеты, пиарила фирму на страницах городских изданий. И даже из командировок тоже привозил ей (для поощрения рабочего рвения) безделушки. Правда подешевле и поплоше. Но Фефёла вместе со всеми радовалась и платочку с дырочкой! Она философски относилась к таким ущербным «подаркам судьбы»: «Если вещь пришла ко мне — значит она моя, что-то в ней есть, какая-то информация и нужная мне энергия». И едва ли кто-то на следующий день на фирме после раздачи подарков замечал, как дырочка на платке девушки расцвела искусно вышитым цветком или птицей. И вещь сразу приобретала в руках золушки Фефёлы эксклюзивный вид.
Так вот, никто бы не поверил, что руководитель проектов, главный сердцеед офиса, талантливый прожигатель жизни, этот умник и «спортсмэн» Марк обратит внимание на нее. Девушку неопределенного возраста и неопределенного социального статуса: то ли бомжиха, то ли свободная художница из богемы, только слишком детская и незащищенная, или глупая?
Фефёла разбивала собой все устоявшиеся стереотипы и принятые в приличном обществе правила поведения. Ломала так нагло навязанные СМИ современные каноны красоты и вкуса.
Не ела всех этих разрекламированных окорочков, сосисок, осетров под соусами, многоэтажных бутербродов и пирожных, догов-бургеров — этой «жертвенной» еды шашлычных выездов, корпоративов, барбекю с грилями и других фуршетов. Она вообще не ела мяса, предпочитая свежие домашние фрукты и овощи. Поэтому шеф, любивший хорошо поесть, даже сердился на нее, когда она почти ни к чему не притрагивалась на офисных вечеринках. А однажды за то, что отказалась принять участие в выездной гулянке на природу — празднование Нового года — заставил все это время сидеть и работать — в офисе. Чему Фефёла была несказанно рада. Ведь она, пока все жадно поглощали сомнительно приготовленные субпродукты, запивая их горячительными напитками, чтоб согреться на морозе,— она написала рассказ, который впоследствии опубликовал один из журналов. Он-то случайно и попал в руки Марку. «А она неплохо пишет», — удивился парень и с того времени стал присматриваться к девушке.
«И что же в ней такого особенного? — ломал голову первый красавец. — Что же так притягивает?»
Ведь не первой свежести — далеко за тридцать? Вон, уже седые волосинки есть в ее русых волосах. И ведь не подкрашивает! Как и не красится вообще! Даже девчонки в офисе не выдержали и ей замечание сделали, на счет пробивающейся седины. А она только таинственно улыбается… И надо же, Марку кажется, что сединки как-то весело мерцают в ореховом отливе ее волнистых волос. А серые с голубизной глаза так естественны без туши и накладных ресниц. Так что кипы глянцевых женских журналов все с теми же советами, как выглядеть моложе, она тоже игнорирует!
А стиль в одежде? Искала, кажется, подработку недавно и пошла на собеседование вся в мягких запахах длинного платка в осенней гамме и «подметающем» улицу платье — тоже мягко ниспадающем. Алина ее просто отчитала за такой «неофисный» вид:
— Я понимаю, что ты писательница и у тебя свой стиль, но существует дресс-код. Тебя же в приличную фирму не возьмут, даже на гонорары…
— Дресс-кот? Что это за дрессированный кот? Не знаю такого, в глаза не видывала, — отшутилась Фефёла. Но подработку она получила, еще какую! Можно спокойно уйти из фирмы.
«Все же странная она какая-то! — думал Марк. — Неприметная, нос как у Буратино, глаза на выкате. Ну, сложена, в общем, неплохо…» Видел на выезде в летнем лагере ее в купальнике. И однажды случайно при медосмотре сотрудников, который раз в два года делала по договору соседняя поликлиника. Кто-то вышел из смотрового кабинета и двери не закрыл. Марк и обозрел Фефёлу в трусиках и лифчике. Худющая, но стройная. Правда он тогда, как истинный «европеец», посмеялся над ее бельем: «Низ и верх разного цвета — не гарнитур! Фу, какой дурной тон…» Хотя сейчас, год спустя, вспомнил эту милую «распаровку» с каким-то непонятным волнением и теплом: цвета удивительно гармонировали, и белье казалось цельным «костюмом». Да и небритые маленькие волоски подмышек, когда на лагерном пляже Фефёла ловко с детворой играла в волейбол, уже не коробили (да и к слову сказать, от девушки никогда не пахло потом — ну никогда!) и даже дополняли ее естественный образ гармонично живущего в природе человека. Марк с каким-то открытием для себя постигал новую реальность, которая доселе словно была спрятана от него бьющим в глаза светом неоновых вывесок престижных ресторанов и «душевных» кафе, заглатывающих в свои ароматные недра-печи обывателей, обманутых усилителями вкуса; дорогих парфюмерных магазинов с обилием сильно пахнущих дезодорантов, туалетных вод и тяжелых духов, модных бутиков с брендовой, но такой… стандартной одеждой, что про индивидуальность тут не приходится говорить.
Марк со стыдом вспомнил, как еще не так давно он зло сказал Фефёле при всех, когда вдруг зашел разговор, кто как одевается:
— Ты шмоточница!
За то, что она… умела варьировать тот не богатый арсенал одежды, правда эксклюзивный и часто пошитый своими руками или приобретенный на барахолке. А создавалось впечатление, что в ее квартире есть целая большая гардеробная.
«Да и с каблуками я тогда явно переборщил», — кусал губы Марк, вспоминая, как обсмеял со своей подругой Фефёлины «чуни» (как любовно она называла свои тяжелые то ли полуботинки-полутуфли, то ли полукеды-полугалоши):
— Как можно романтическое легкое платье одевать почти что с… валенками? Носи каблуки! Почему ты не носишь каблуки?!
Марк покраснел, вспоминая это свое глупое возмущение Фефёлиным стилем. И вообще свою привычку, как дизайнера, комментировать вслух внешний вид слабого пола.
А она тогда немного задохнулась от его агрессивного замечания, сказать честно, весьма навязчивого. Глубоко вздохнула и, успокоившись, прожурчала на каких-то неземных полутонах своего певучего высокого голоса:
— Марк, это же столкновение стилей, которое как искру выбивает новое ощущение-видение реальности. Ты зашорен, запрограммирован…
Да уж, точно! Теперь Марк ощущал, что его универсальная и такая привычно надежная программа, хоп-па! — сбойнула, и система тихонечко «летела» по всем швам и уровням — ко всем чертям!
«Ни кожи, ни рожи! — зло выругался про себя Марк, глядя на виновницу своей личной катастрофы. — И сисек-то нет, а она и не комплексует. Девчонки вон ей подсказывают купить формирующий лифчик. Есть ведь там всякие с подушечками, чашечками, тьфу! С гелем-наполнителем, реагирующим на тепло тела и приятно для глаза создающим «волну груди»…
Но как бы Марк себя не убеждал в том, что Фефёла смешна, не красива, отстала и не модна, глаза упорно «начинали» видеть совсем обратное. Более того, он стал замечать такое, чему никак не мог дать объяснение. Вот как эта серая мышка могла вдруг ни с того ни с сего засиять? Да еще менять окраску! Ведь не красится же… А в ином наряде кажется светловолосой и зеленоглазой. А вчера словно была ослепительно рыжей со сверкающе-влажными карими звездами глаз…
«Я, кажется, становлюсь поэтом… Дурак мечтательный!» — спохватился Марк и подергал себя, привычным жестом, за хвост на затылке.
«Она, кстати, сказала, что хвост был бы интересней, если бы я его стриг неровно. А то волосы кудрявые и выходит две шапочки: шапка головы, а за ней — шапка хвоста… Надо попробовать…»
Но все же тихая «экспансия» Фефёлы раздражала Марка. Он вдруг становился мрачен, мог прервать на полуслове девушку, когда та что-то увлеченно ему рассказывала:
— Не умничай!
Она, обычно, после «ушата холодной воды» уходила в себя и не высовывалась. А Марк продолжал еще больше злиться. И тоже уходил — только в загул, что делал постоянно. В хорошем настроении даже Фефёлу вместе с другими сотрудниками приглашал, однако, словно оправдываясь:
— Надо получать от жизни все удовольствия. Пей пиво, ешь мясо!
Она же в ответ только улыбалась, а один раз даже не выдержала и сказала:
— Ты, Марк, будто не меня уговариваешь, а себя. Если это так хорошо и правильно — пей и ешь и не ищи себе компании. Это как-то подозрительно. Уж не сомневаешься ли, что правильно живешь, раз тебе нужны соучастники. Вместе не страшно, что ли?
Он в душе послал «морализаторшу» куда подальше. Хотя должен был признать, что сам напросился. Ведь в противовес известной поговорке, «потянул-таки за язык» девушку. В этот момент его взгляд упал на щиколотки Фефёлы: «бабушкины» нитяные колготки обтягивали их изящным узором и радовали изысканным оттенком цвета.
Что ж! Гульбанить, пьянствовать куда как проще и веселее. Только вот что-то часто отпрашивался «спортсмэн» Марк у начальства: то «траванулся креветками», то «с похмелья», то «плохо себя чувствую». И крепкий кофе с йогуртами не помогал. Благо начальник тоже любил от жизни взять всё и со всех тарелок, поэтому легко отпускал парня на «больничный».
Это был последний день Фефёлы на фирме — она нашла новую, более интересную для себя работу.
Марк даже не знал, что Фефёла уходит — он вышел из очередного загула — был хмур, погружен в себя и апатичен к окружающим.
Фефёла казалась особенно неприметной сегодня. Ходила, как тень Эвридики по царству Аида, мысленно прощаясь с каждым уголком офиса. Она умела уходить, вслед за своим сердцем-Орфеем, которое никогда не оглядывалось назад. Даже один незадачливый поклонник ей сказал как-то в сердцах: «Ты больше уходишь, чем приходишь».
Она умела быть «невидимкой», и только при личном контакте «раскрывалась», поражая собеседника вдруг прорывающейся красотой и добротой.
Лишь под вечер она «обнаружила» себя, угостив всех прощальным домашним фруктовым тортиком — так сказать, «выставила» уход. Но Марк на «отвальной» не присутствовал — срочно был отправлен шефом с бумагами в фирму партнеров.
Они так больше и не увиделись. Хотя иногда вспоминали странные отношения странных, абсолютно противоположных по характеру и способу существования индивидов. Жили друг от друга за тридевять километров улиц и площадей огромного мегаполиса. Только вот программа Марка окончательно «полетела». Куда-то делась его тучность, нездоровая пивная обрюзглость. Он перестал критиковать всё и вся и делать нетактичные замечания, перестал щеголять красноречием перед девчонками. Завел «Дневник Мага» на личном блоге. Полюбил одиночные путешествия на велосипеде по Карпатам и Крыму. Нашел работу по душе. И даже встретил свою мечту — молоденькую негритяночку-метиску. Вместе они — счастливы.
P.S. Фефёла же, уйдя с фирмы, потеряла свое прозвище. Она их часто теряла, с самого раннего детства: Рёва-Корова, Вереда, Дитё, Капуша, Симфония, Пьеро, Ребекка, Больная, Бедовая, Мать Тереза, Мощи с Марьиной рощи, Моднявая и пр. Пока не стала просто Счастливым Человеком, у которого всё складывается так, как мечтается.
Прощай же, Фефёла!