Вот видишь, я как-то всегда с Пушкиным.
С ним, а значит, и с Моцартом. Они для меня были всегда одним целым. Два гения, как два крыла за спиной. Всегда рядом. И снятся часто вместе. Ученик Гайдна. Покрестник Державина. Зальцбург. Царское Село! «Мальчик резвый, кудрявый…» «Маленькие трагедии». «Eine kleine Nachtmusick»… Вена — Петербург… Такие родные имена и понятия!
Дождь все больше вводит в воспоминания. И уже столько «накапало» незначительностей в мою молчаливую размытость, что небольшие сопоставления картин выстраивают узоры под набегающие волны памяти…
Помню Святогорье. Могилу Пушкина. Завоеванное оградкой пространство у жизни… Но как говорит сам классик о Моцарте, он не умирает — «он уходит». Поэтому эта могила, этот зафиксированный факт смерти — просто сгусток Его следов по земле…
«Вновь я посетил»(а) Михайловское, конечно, осенью Той самой — болдинской, теплой, летящей. Ходила пешком в Тригорское… Стояла над могилой… А листья — нападавшие и падающие в оградку — падали и покрывали глубины сердца, как Его новые следы и то, что еще можно ухватить и осмыслить в Нем…
А потом Лицей. С гладким и вздутым орехом паркета. Зашторенное окошко его 14 номера-кельи. И екатерининские вензеля-куличи, объясняющие всю незамысловатую витиеватость созревания российских умов, строгую простоту и нежность… Нежность юности, нежность стареющих статуй в парке, нежность зарастающих прудов, где смешно топились-купались и омывались эти кюхли благородства и братской любви… Нежность…
Ее универсальную величину я обнаружила недавно в Бахе. Так мне кажется… Чем жестче и воинственнее играешь, тем сильнее и тоньше она пронзает-вонзает свои смычки… А оттачивает их — в Моцарте…
А на Мойке, зимней Мойке 12… Заваленная снегом белая входная дверь, и на ней по-простоволосому, по-крестьянски перечеркнуто углем: «Пушкин» — и защемлено в двери…
Сяду за пианино перебирать мысли и рифмы, за клавишами… Всплывут хроматические восхождения, триоли треволнений и украшения торжественности… Обычно за инструментом сочинял Пушкин…
Извини, друг, за мою поэтическую эгоистичность — говорю на выдохе переживаний и выношенных идей… Я немного нездорова — мигрень и упадок сил (как литературно изъясняются многие)… От этого очень помогает пение, особенно, когда еще голоден… Так поступали эльфы: насыщались собственными песнями и небесными лепешками…
Начинаю петь, импровизируя обрывки Баха — прелюдий, фуг, кантат. Будто голосом, разрабатывая темы и переливая их из одной тональности в другую, ступаешь по волнам воздуха все выше и дальше. Голос почему-то похож на молодой гобой…
Хочешь я тебе спою из Баха, из его арии:
«Ich habe genug,
Also ich in allein…»