Что ж, Золушке нужно научиться жить «вперед», не скатываясь в мечтательные пуховики чуда. Чудеса пока не для меня. Я слишком хрупка и «чудесна» (скорее чудаковата) для людей, что мне в противовес «обеспечены» суровые трудовые будни. Иначе я просто «вознесусь» на небо, как Рамедиос…
Умру в пленительном полете к солнцу. А на земле я зачем-то нужна — для новых книг, дружеских и любящих нитей меж людьми.
*
Мне попало в руки письмо, которое я написала на втором курсе университета моей школьной учительнице по немецкому Инне Георгиевне. Там впечатления о «Реквиеме» Моцарта»…
…Начинается «Реквием» осенним лесом. Я тут же вспомнила, как в сентябре ездила с Игорем С. в лес за город. Сели в первую попавшуюся электричку, на 3-ей остановке сошли. Оказалась станция Ковалёво. Стали бродить по сырой траве, трясти деревья и «дышать» (в Питере всего этого нет). Картина в увертюре такая. Вступают скрипки: то густо, то пронзительно тонко — как нервное и тихое дыхание человека. Но идет постепенное нарастание и… — динамический момент — вступает хоровая капелла. Мы как раз в это время вышли вдруг из леса к полю. А это вовсе не поле, а большущее, мрачное кладбище. Как нельзя точнее всю эту градацию нарастания передает хор. Ассоциации жуткие: поле человеческой скорби, последнего успокоения — кладбище, хор «мертвецов». Всё это мгновенно переплелось в сознании.
Потом у Моцарта идут светлые, жизнерадостные мотивы, кажется, что бегает по саду маленькая девочка в голубом и встряхивает шелковистыми кудряшками. Но тут ее окликает отец — это сам Моцарт.
У меня возникло маленькое подозрение, что «Реквием» Моцарт построил очень своеобразно — это не панихида, не плач. Это борьба жизни со смертью. Это щемящая, уходящая, но цветущая осень…
*
Наши дыхания должны совпасть настолько, чтобы «не перебивать» друг друга и не отбирать воздуха, а вдох (выдох) новлять-обновлять вечно и всегда, в разлуке и рядом, в жизни и в смерти….
Как всегда пишу-мыслю идеальное, но, как сказал Толстой, «если не брать выше», нужного берега не достигнешь — снесет.
*
Да я же преступница, что напрочь забыла то, ради чего пришла на землю. Ведь тихое, вдумчивое поскрябывание пера, вслед за красотой, увиденной сердцем и затриумфированной фиксирующей головой — это ж мое кровное, и лимфатическое, и костно-мозговое. А я позволяю себе ныть, стонать на плоскости нелюбви ко мне отдельно взятого человека. Долой бабские вздохи и прощания! Искусство заждалось. Петербург мой свежепосещенный ждет письма о нем. Мой Север снежнозавирюшный молчит и томится печальными глазами-правдами почти говорящих его собак лаек. След из-под лыжи горяч и выложен внезапными брызжущими самоцветами! Мои росчерки от коньков на Елагином острове ретушируют подходы к новой книге. А Диво-остров с метафизической вертикалью колеса обозрения и с не менее философским велосипедированием фуникулера по горизонтали далекого предлесного низкого зимнего неба Крестовского острова — вот мощный срез моего «музицирования» о нем, моем Петербурге, о его Анциферовской «Душе», которую я, как нео-варвар, так и не прочитала, не удосужилась, хотя глубоко прочувствовала, как пламенный неофит-самоучка. Пора. Ведь если я не скребу пером, оно начинает скрести меня, соскабливая пошлый налет бабского скулежа… Petersburg…Er zielt auf mich.
*
После очередного литературного вечера решила больше не ходить на студию. Не интересно. Бабушка Тамара (как она позже представилась), одновременно выйдя со студии со мной и еле бредя по гололеду, попросила ее перевести через дорогу. Женщина оказалась почти слепой, но восторженной и с молодым лицом. Поскольку нам выступить на вечере не предложили, мы прочли друг другу стихи, пока я вела ее до автобусной остановки. Она, бесхитростная поэзия большого сердца, и я со своим «Зернышком граната» (который она, как старая интеллигентка, назвала по ошибке «Гранатовым браслетом», сбившись на литературные ассоциации) были счастливы и обменялись нашими поэтическими потоками.
*
Что-то изменилось во мне, будто замедлился ход «моих» часов. Я, наконец-то, утишилась до маленькой ракушки, что прячет свое слабое тельце от всех. Спит и редко ест, задыхается от городского смога и табачного дыма. Уши покрыты ранами от кабинетной болтовни. Я как-то и смотреть-то на мир стала из ракушки, отстраненно. Мир вокруг — глухая ватная стена, а внутреннее мое существо и тело — звонкая Вселенная, которую я и за день-то не обойду — устаю!.. Засыпаю в транспорте на ходу. Отказалась от кофе. Набрасываюсь на фрукты. Соки меня дружески поддерживают. Волосы на голове стоят торчком, как автономное существо. Ловлю на себе удивленные взгляды сотрудников — жалость к моему внешнему виду напополам с интересом: «Как она еще живет с таким-то лицом?»
А мне так все равно, лицо такое — какое я привезла из Питера. «Быть может, на брегах Невы подобных дам видали вы?»
*
Вчора була уперше на «дорослій» вечірці. Усе жадібно всмоктувала: нові враження, нові люди, нові, навіть, страви й напої.
Більшість людей відкрита й щаслива своєю безпосередньою здатністю насолоджуватися життям. І це прекрасно! Вони живі! А я стільки років була мертвою, якоюсь оранжерейною, напівзасохлою квіткою, яка зверхньо вважала, що достойна більшого. Та я й мізинця їхнього не варта!
Тепер я буду спілкуватися з цим світом, буду маленьким, але дотепним м’ячиком, що вміє по-дитячому скакати-радіти і зігрівати справжньою радістю простір.
*
Собака підбіг на зупинці, під мою ліву рукавичку сів, шукаючи захисту. Погладила його широку «чоловічу» голову.
*
Головне — радість, яку треба підживлювати у собі «зупинками» добра. Отож — у метушні буденній конче потрібно якомога частіше зупиняти себе й вертати на стежку ніжності й доброти до всесвіту, який оточує тебе скрізь — він навіть може перекинутися на буденну річ поруч, на собаку, на прохання людини, на дотик вітру чи образи від когось.
Радій! — ніби це в останнє. А краще — уперше…
*
Коли весна насправді у душі — насолоджуєшся й затяжною зимою. З усього радієш! Дійсно, радість — надійні ліки.
*
Перший день весни зустріла о 3-й ранку закінченням статті до Всесвітнього дня поезії. Поезією стріла Весну — клас! Ось вони синоніми.
*
Сиджу на роботі зі своїми гетьманами — виправляю рукопис книжки, а козаки-отамани наставляють свої мужні профілі, повстали з графіки й ще підморгують мені: «Дівчино, не журись! Якось переможемо разом…» Це точно… Робота надихає, письмо втішає, а зимонька-білогрудонька щиро обсипає пухкою цукровою пудрою. Смакую життя через цівку добродушності і внутрішньо посміхаюсь собі — підбадьорюю. Все гаразд.
*
Так ясно відчуваю внутрішню лагідну усмішку, якою мене огортає тепер світ. Він тепер справді зі мною! Хоча й без коханого… Проте всі-всі до останку зі мною. Хіба цього замало?
*
Сегодня столько людей меня поздравило с Весной и пожелало бать любимой, что как-то неудобно теперь их подвести.
*
Завтра ж в противовес интеллектуально-сердечному насыщению на лекции — перестираю постельное и белье.
*
Неожиданный успех на студии в качестве рецензента. Я чувствовала, что выступаю хорошо, как-то «без сопротивления» энергий.
Из стихов же, как всегда, мало что приняли. Ну, это моя участь быть «не услышанной».
*
Кохаюся в кольорах ниточок, гаптуючи внутрішню мережку на кофті — ніби відбиваючи на матерії стан душі, її кольоровий розвій. Вимережую ж на грудях бо…
*
Друзі мовчать, не пишуть. Ленюхи безпросвітні! Фільдеперси гонорові!
*
Їхала вранці у тролейбусі і від кондукторки почула таку народну творчість:
«Пасажири хороші!
Виймайте гроші.
Не ховайтеся по куточках
Та купуйте квиточки!»
*
У ці дні, важкі й непевні, засплюхалася так, аж душа відліта… І фізичні вправи не допомагають. Спала-м би й спала-м. Я би-м душу наздогнала у світах нетутешніх…
*
Насолоджуюся Євгеном Плужником, галичанами з «Новелістики ХІХ — ХХ ст..». Чекаю на «Київські фрески» Плачинди. Ще хочу «Зоряного корсара» Олеся Бердника.
*
Я зрозуміла, нарешті, свій дивний стан не бачити себе ззовні… Побачила очима Ошо, занурившись у його книжку. То стан наповнення світлом не-знання. Ніби пустка (сократівське «бо я знаю, що нічого не знаю»), а разом з тим — багато світла і радості. І навіщо було так себе гнітити сьогодні від якогось чергового не-знання? І життя класти на вівтар роботи…
*
Начальница встретила меня после отпуска таким ненавистным взглядом, что я просто опешила. Но мое простодушие и удивление (детское) усмирило ее желчь. Она успокоилась и уже в течение дня общалась со мной нормально. Но мне такое «заглатывать» тяжело.
*
Шукаю нову роботу… Можна вважати, що співбесіду я пройшла.
*
Написала заяву про звільнення.
*
Це п’янке відчуття звільнення від панщини! Від хамства, крику й неповаги керівництва!
*
Вже 15 днів, як він не відповідає мені на останнього листа. «Дівчина з харчевні» Новели Матвєєвої чекала більше. А я заспокоююсь потроху і, нарешті, починаю розуміти дещо… Можливо, ми дійсно не пара. Наскільки я змогла відчути, у нього майже повністю закрите «духовне око». Тому мій вогонь йому незрозумілий і навіть лякає його. Він не бачить мене «внутрішню», тому я для нього не цікава, не приваблива, не близька. А де в чому й дика…
*
Но я надеюсь, что ты вздохнул и уже дышишь через раз освобожденно! Предвкушаешь новые горизонты не со мной. Уж мир мы как-нибудь поделим.
Хотя я сирота — весь мой мир, отданный до крошки, лежал у твоих ног…
Лечу на новую планету существования. Отбирать мной подаренное — не по душе мне.
Живи счастливо, любимый… Владей Землей.
*
Скорей бы появились ягоды. А то я сплошное длинноносое недоразумение, гремящее костьми.
*
Ради меня он никогда не пойдет курить на лестницу, и даже понять не сможет, как некурящему человеку с гиперчувствительностью к запахам тяжел табачный дым. Портится же не только настроение (досада, которую даже не осознаешь), а заражается чистое дыхание жизни. Ходишь по такому дому, словно ты в вынужденных и тягостных гостях.
Как это все не по-человечески. Как я соскучилась по чистому воздуху жизни. Как все кругом прокурено, профукано, про-кончено… И человеку без дурных привычек нет места ни в обществе, ни в семье, ни даже в собственном доме. Не верю, чтобы Мышкин курил. Федор Михайлович ошибся. Не мог такой человек дыму напускать (ни буквально, ни фигурально). У писателя сработала собственная проекция курильщика. А жаль…
*
Мечтаю о домике в горах. Где можно жить. Писать книги, дышать жизнью, общаться с парой таких же отшельников, как я… Есть простую пищу. А не умирать в этой вонище городов-заводов по производству дымов. Не выслушивать наставления глупых наполеончиков, которые готовы из мухи слона развести, лишь бы самоутвердиться при самой малейшей возможности.
*
Сегодня — Христос Воскрес! Да воскрес ли в таком чаде нашем?
*
Мужчины предлагают нежность — но за цену: беспрекословного им послушания, стояния в строю их командования и безропотного подчинения их желаниям.
Нежность за цену — попахивает проституцией. И это называется любовью?
*
Не всякий мужчина способен поменять свою жизнь, чтобы быть рядом с любимой, когда она сильная, талантливая и подлинно любящая. А наседка — куда повели, туда и пошла.
*
Вышла в магазин. Один и тот же пьяный бомж дважды налетал на меня, оттесняя от прилавка: в магазине и в киоске. В обоих случаях его отгоняли и даже выводили… Нищета мне не грозит. Значит, неосознанный страх остаться без средств к существованию беспричинный, волноваться нечего.
*
Ограниченные люди, как правило, самоуверенны. Стоят на незыблемых границах, аки на китах, и думают, что земля плоская. А она переворачивается и уходит из-под ног…
*
Отец Виктор так просто сформулировал мою проблему: всего-навсего я не выполнила вторую половину закона отрицание отрицания. Вот и завязла.
«Умертвить всё ветхое, а потом умертвить и само умертвление — это и есть обновление (отрицание отрицания)».
*
Я словно рыба, попавшая из затхлого озерка в океан — пока лишь бьюсь-болтаюсь в прибрежных мутных волнах. До меня как эхо докатывается дыхание свободы — безмерной свободы океана, я будто бы уже начинаю дышать и верить… Но потом сбиваюсь на камни берега, лечусь от ушибов. Что-то мешает поплыть вперед. Страх? Нет, я давно сама строю свою жизнь. Отсутствие поддержки? Но все, кто рядом, еще в худшем положении, нежели я. Отсутствие силы?
*
Сырые фрукты с овощами освежают и продлевают чистое дыхание детской веры в лучшее. Новая интересная работа укрепляет перспективу профессионального роста. Походы в филармонию и консу омывают и питают тонкие тела музыкой сфер.
*
Завтра начинается лето. Дождь потоптался за окном. Зарница черкнула едва — а где же обещанная гроза? Радугу уже ношу на плече…
*
Давно не просыпалась так блаженно и так рано, боясь расплескать сон и обдумывая все его детали…
Колоссальная поддержка во сне.
Спасибо, боги!
*
Я раскрыла все тайники души своей, всю жизнь свою прошлую и настоящую. А в ответ — тишина. А мне после такой наготы — как жить? Как жить в пустоте не протянутой навстречу руки?
Наверное, поэтому я так притягиваю сейчас мужчин — они «летят» на аромат открытого цветка. Да кто ж разделит все это накопленное? Кто это вынесет? Тут же ретируются и –огородами, огородами да задними дворами! Я понимаю и улыбаюсь им вослед…
*
Все чаще едва надписанную страницу в дневнике хочется поскорее перевернуть — и начать всё заново, с чистого листа…
*
Работаю много и с удовольствием, но видимых успехов в жизни нет. Хотя я оптимист, не отчаиваюсь. Потому что верю в Божью Руку и Провидение. Значит — это для чего-то мне необходимо пройти.
Но сама ситуация интересна со всех сторон, когда ищешь «причины и следствия» — проще говоря: «За что, Господи?»
Мне бы только разгадать. И все встанет на свои места.
Вот этими разгадками и должен заниматься современный писатель — проводник Божьей воли. Объяснять ее, насколько это дано человеку.
*
Приходят интересные книги, мысли. Столько ждет всего впереди, что отчаиваться — значит не любить своей будущей жизни.
Уже поздняя ночь. Все, пора спать. И любить свое завтра, как обещанную награду.
*
Такое приятное чувство свободы и полета — хоть пока и низко над землей, зато без оглядки назад.
*
Я нуждаюсь в понимании, его мне отчасти дают друзья.
Любимого пока нет, но ведь и нет гарантии, что он был бы способен на сочувствие, на понимание, на желание отдавать свое время, на часть души, которую он не каждому покажет.
*
С доверием вглядываюсь в небо, почти что слепну от его сияния, пью небо и становлюсь от его субстанции воздушным шариком. Но пока никуда не лечу — жду знака направления…
*
Вот купила по дешевке два индийских летних сарафана. Натуральные и весьма стильные. Начинаю новую, сарафанную жизнь!
*
Такая тишина во всем теле — и легкая чистота, и чистая легкость.
*
Стихов пишу мало — зато определенно нахожу выход из логического тупика, который всякий раз встает в конце стихотворения: и что же дальше? Не могу обрекать себя на трагедию! Хотя она будет и благороднее, и эффектнее в полотне стиха. Не могу, потому что душа протестует — не хочет «накаркать» плохого. А хорошее она не знает пока — не дано видеть. Так и сижу, как принцесса на горошине: не заснуть, не уйти. Жду, чтобы принц узнал во мне ровню.
*
Уже июнь кончился, а меня не покидает чувство начавшегося праздника. Но это только начало, и главный сюрприз впереди.
*
Мой жизненный тупик — это духовный тупик. Поэтому я и не могу закончить ни одного стихотворения — не вижу выхода. Какие бы варианты не писались — всё ложь, выдумка, отупение.
А вот радуга — это то, за что надо зацепиться.
*
После пляжа попала под ливень, пробивающий насквозь. Спряталась под навес палатки с хот-догами. Рассматривала проходящих мимо людей: молодых, семейных, пожилых, успешных и не очень. И странно — я, одинокая, не завидовала им, что они не одиноки.
*
Приснились цветы, которые цвели и звучали флейтой.
*
Многие охладевшие ко мне друзья доброе мое к ним расположение списывают на свою исключительность и поэтому сразу же возносятся в самообольщении. Позволяют себе, таким суперстарам, невнимательность и элементарную невежливость.
Мне, со своей сердечностью, остается лишь ретироваться.
Парадокс, люди хотят живого, нежного к себе отношения, а когда получают, то в начале настораживаются (не корыстный ли к ним интерес?), а потом возносятся над «сердечником», как над слугой своим.
*
Самое смешное, что меня уже не расстраивает перспектива вообще быть не встреченной никем. Морально я готова довериться случаю и ни на кого не обидеться: в конце концов, это их жизнь. Уйдут они — освободится место для более преданных и верных друзей. Жизнь интересней и увлекательней наших представлений, обид и претензий.
*
Обида — это болезнь. Я — за здоровый образ жизни.
Мне б еще раз увидеть это сияние глаз, чтобы в их электрической строгости и кристальной чистоте сгорели мои слишком смелые мысли.
*
Забывая свою душу, предаю ее в угоду чьих-то суждений.
Побольше оптимизма! Душа жива и здорова!
*
Мне сейчас необходимо дальше копить чистоту и нежность — так я скорее удалюсь от него настолько, чтоб не вызывать в минуты отчаянья его образ и не связывать наши судьбы, которые окончательно разбрелись в разные стороны.
*
Читаю тонкого, глубокого и немногословно-деликатного Куприна и — такая разливается правда в сердце… И сразу все заморочки в душе тают и скукоживаются, словно грязные комья позапрошлогоднего снега.
И я чувствую, как оздоравливаюсь после губительной бури.
*
Как подсказывает практика, на руинах нового не постоишь, пока не выбросишь битый камень — не очистишь душу от обломков прошлого.
*
Все нутро протестует против сплетен и огульного осуждения всех и вся.
Спасаюсь Куприным да сном.
Хочется говорить тихо, как привыкла, а тут в провинции надо кричать, «строить» лицо и жестикулировать. Чтоб услышали и приняли за свою.
Мама аж подошла сегодня утром и затрясла меня за плечи, чтобы я «разошлась» (ее слова). А мне так хочется быть собой — тихой и веселой, и никого не осуждающей.
Учусь ходить по проволоке, балансируя меж двух огней: Молохом пошлости и Дагоном мнимой порядочности.
*
Дети слушали исключительно внимательно. Слова то повисали птицами на «проводах» чуткой тишины, то впархивали в сердца — раскрытые и щедрые. Здорово!
*
Я утончила свою безответную любовь к нему до того прозрачного понимания, что ни я, ни мое чувство не нужны ему, а даже вредны, поскольку развили в нем нарциссизм.
А я с тоненькой слюдой любви на глазах (как «контактными линзами»!) вдруг увидела этого альфонса, которого взрастила сама же.
И ушла, безоглядно ушла, чтобы остаться в живых, в честных перед собой и людьми и в радующихся жизни.
Зачем тогда жить, если не радоваться жизни? Зачем ехать в отпуск к родителям, если не наслаждаться общением с ними? Зачем ходить на работу и профессионально не расти? Зачем читать книги, если они не развивают?
*
Глянула за окно — вечер-то в тайге голубой-голубой! Вздремнула слегка и увидела на северном вечереющем небе вместо месяца музыкальный ключ в звоне окружающих его звезд!..
А утро было слабо-белесым. Как редкие серые косицы-космы девушки-северянки после бани русской, зачесанные к затылку — мокрые…редкими прядями…выказывающими белую кожу головы…
Сейчас вечер обсинелся до края, даже зеленые подпалины от садящегося в плотных тучах солнца только усиливают эту тотальную синь, зарастающую колючими тенями высоких сосен и мохнатых таежных елок…
Шла с бани от брата такой непроглядной синью домой и всё белой дороге кланялась — путь по снегу высматривала: ни фонаря, ни месяца! Идешь, как молишься: бия поклоны белой земле, да, ослепнув от снега, подымая голову к небу…
Иду в шапке и теплых рукавицах, и деревья вдоль дороги идут тоже в шапках и рукавицах — провожают…
*
Хвала Богу — эту ночь я пережила, как наверное переживают землетрясение. Землетрясение сердца! Когда сердце как Атлант держало всю землю моей несчастной любви…
И как в унисон — с самого утра бешеный дождь омовения! Неистовые потоки, смывающие грязь — то, что осталось от слезной моей любви.
Грязь — ее сделали мои слезы.
*
Так интересно родители общаются с внешними предметами и явлениями… Словно у них особенные с ними отношения.
Папа, например, говорит, что «избегает сыра», как будто тот (дырявый!) только и делает, что гоняется за ним.
А мама, придя с магазина домой, про ветер с такой нежностью сказала, что он «вполне безобиден». Какие они у меня поэтические существа. Мои любимые!
*
Гадать ни на кого и ни на что не хочу — не верю, да и это опасно для души. Словно ты вспугиваешь свою дорогу, и она начинает петлять.
*
Такое ощущение, что безвременье кончилось, и настало время исполнения желаний.
*
Дивное ощущение полета, но отнюдь не пустоты. Строгое соблюдение немыслия — и легко дышится.
Прерываю себя на пол-думы, одергиваю на пол-образе — и они, не выросшие, тают…
*
Читаю стихи иеромонаха Романа — душа увлажняется духовными слезами. По словам монаха, «старость — греховная усталость»…
*
Не инициирую любовь, а люблю втихую…
*
Завернулась в «шотландский» плед, «кузнечиком» сижу на лавке. Так трогательно (ночью-то глубокой!) ти-тикают часы на стене. Хорошо и мирно на душе, словно весь мир только и слышит мое сердце, шорох ручки да часики, потому что все предательски дрыхнут и не чувствуют волшебности этой декабрьской ночи — снегу навалило, ведь даже все глаза им выбелило, а они — спят не видят! Эй, люди! Всю белизну проспите!
Да ладно, отдыхайте. Это ж у меня бессонница (бессовестница!).
*
Вот они, добрые гении музыки, которые вчера за день (на редкость!) не повторились: Прокофьев, Римский-Корсаков, Глазунов, Сен-Санс, Бах, Брамс, Шнитке (Кукарача!), Чайковский, Бородин, Рахманинов, Россини, Леонкавалло и Верди…
*
Сформулировала свое нежелание пока возвращать Наталье Николаевне диск с Хворостовским и Магомаевым. Продлеваю удовольствие слышать мужчин. Умеющих любить. Слышать и слушать поющих о любви мужчин — не фальшиво, не на показ, не за похвалу… Мужчин-творцов. Они существуют! Какое счастье.
*
Иногда мне кажется, что мы с ним из одной породы — мы эльфы. А всем известно, что эльфы могут быть счастливы, соединяясь только друг с другом. Тогда у них будут дети. И жизнь их будет гармоничной, полнокровной и долгосчастливой.
*
Такое эльфийское настроение. Я словно начинаю светиться изнутри их знанием и любовью к прекрасному. Да я и никогда не теряла этот свет, просто сейчас, в эти волшебные рождественские дни, обнажается принадлежность к тем мирам, из которых ты родом.
На вопрос племянницы, кем я буду на Новый год, я без запинки ответила — принцессой эльфов.