Убийство Офелии

Всю жизнь стучалась в закрытые двери...
Даже, нет, не родительского тепла...
Своей нетаковостью пропасть измерив,
Во мне Офелия наконец-то всплыла.

Первая любовь – к кровным близким.
Она не спятила, не понятая роднёй,
Просто утоплена в детстве как киска
Закоплексованной рабочей пятернёй.

Все эти годы в подводном мире
Обоюдно пролитых слез и соплей
Она выживала русалкой... в тире,
Пригвождённой нелепостью взрослых ролей.

Взрослые играли во взрослых. Играют
И сейчас, не подозревая даже о том.
Из истерзанной обозлённого своего рая,
Называемого всё ещё «отчий дом»,

Изгоняют пришельцев, на них не схожих,
На «ушельцев» же вешают все грехи.
Офелия мёртвая с рыбьей кожей
Отшелушивается от чешуи-трухи,

Ведь в этой рыбацко-охотничьей лавке
Рыба жарилась славно всегда!
Беличьи шкурки и заячьи лапки
Добывались гроздьями без труда.

В храме хищников

В храме хищников кровь проливается.
Всё, что движется, – это дичь.
В храме хищников впрок наедаются
И – в спячку, копя свой победный клич.

В храме хищников редки гости.
Там «ищут крайних», «выносят мозг»
(Раньше высасывали, раскусывая кости),
Точат ножи и наводят лоск

На ружья, капканы, удочки... Ну-ка,
Чего расселся, патроны готовь...
В храме хищников «грызут друг друга»,
«Мотают нервы», ну и... «пьют кровь».

В храме хищников фруктоеду не выжить.
Он гость залётный, но от скуки сойдёт
В неделю сытости. В отсутствие книжек
Он сам их напишет и развлечёт.

Но на вторую неделю, третью
Зайцу лучше всё же удрать.
Папа-волк побега и не заметит,
Прорычит облегчённо волчица-мать.

Братишка-волчишко зайца проводит,
Посадит на поезд в чаще лесной.
В нём нежность осталась ещё от природы,
Хотя он свой в храме хищников, свой.

Иск – на предъявителя

Когда крестьяне уходят в рабочие,
Они теряют опору земли.
А с ней и культуру семейных, бессрочных
Живых отношений – культуру любви.

Когда уходят, с семьёй порывая
И презирая крестьянский быт,
Сила, питавшая их, умирает,
Путь рода к мудрости, счастью – закрыт.

На голом месте едва ли построить
Уютный мир, без насилья и лжи,
Если супруги друг друга стоят:
Обидчивы, слепы, неразвиты, злы.

Потеряна вера, и нет идеалов:
«Кругом все плохие» – «ворьё на ворье»,
Родители «ихние» вечно не правы,
И дети позорят, и жизнь их – в дыре.

Друзей не имеют, никто не указ им
И не доверяют они никому,
Спорят, психуют и, не моргнув глазом,
Отпрысков лупят, грозя: «Прокляну!»

Стыдятся детей, хоть их жизни не знают,
Взрослых, доживших детей до седин.
Их все оскорбляют, кругом надувают
И только, пожалуй, выход один.

Какой же выход?

Оставить их, наконец-то, в покое,
Бросив доказывать, что ты им «свой»,
Не раздражать их любовью окольной
Ребёнка, который для них «не такой».

Хотели его, не хотели, но маленький
Вот он, родился и стал большим
(Да, куклы растут!). Кукловоды в панике,
Не зная, ЧТО ДАЛЬШЕ ДЕЛАТЬ С НИМ.

Гнуть под себя иль «отрезанным ломтем»
Выставить вон из обиженных душ?
Вы выставили,
Но всё зло помните
И копите, словно срывая куш,

Выговаривая дитю неразумному,
Какой он гадкий, с детства, с горшка.
Какашки истлели, и иску абсурдному
Приходит конец, как коту без мешка.

Это не я пишу, это Офелия.
В детях, в родителях – всюду она.
Что же Шекспиром на самом-то деле
Поднято, подано с самого дна?

Хватит во взрослых играть –
В страх, в войнушку.
Мы просто дети просто детей.
Хватит на всех разноцветных игрушек.
Взрослый один. Он устал от потерь.

Январь 2016