Снилось, как птица садится
На кончики ласковых пальцев.
То, аплодируя крыльями,
Звонко взмывает…
То никнет сердечно на грудь
И молчит о Великом.
Иль ловко склевывает
Червей очернения.
А если песню затянет —
То так высоко и далёко,
Что я иду и иду за той песней —
              днями… ночами…

Белогривое чтиво!
Я почтительно преклоняю колено…
О, какое упрямое счастье читать и читать!
Мчаться дальше и дальше
Незрелым, но вечным студентом
И под ветром Отечества неба
Ступени листать…

Жду шагов пространственных веков…
Жду следов, присыпанных сомнениями времени…
Отзвуков отверженных открытий и наитий…
Не дышу ж жду я
весть из сердца…
               зов из взора…
               стук Оттуда…

Я вырастала из Цветаевской любви единой.
Равнялась в зеркала под шалью Анны.
Я зашивала грудь в корсеты де ла Круз Хуаны.
Я грусть пила у матери Сафо
И горький сон с треножника Сивиллы…

Тыняюсь между мраморных столбов,
Меж львиных лап,
застывших в бронзе, меди.
Везде я вижу крепость мысли стройной.
Сама лишь поминутно спотыкаюсь…

Когда сердце
Становиться целой грудью.
Когда руки
Также свободны как крылья.
Когда боишься умереть от радости,
А от боли вскрикнуть-воскреснуть, —
Вот тогда-то ты и живешь.

Я в простоте как в пустоте робею.
Одна — и тело кажется громоздким,
И слишком громок голос на свирели.
Он понижает тон от фальши косной…

Я многословие размагничу
На магму созвучий нищих,
Пустословие распущу
По пустырю, по ручью.
Из сквернословия
                 серу выпарю —
Сама от огня своего выгорит…
И останутся одни
воздушные шарики —
                      полетим?

У мужчины морщины
Как шрамы —
От сражений бранных,
Устремлений упрямых,
От побед!..

А у женщин — трещины,
В которых всегда
Слезоточит вода —
Омывает все шрамы,
Разрывы — а мира
                  так и нет…

Держись, держись, слезинка, зыбко
На тяжести прозревших век,
Пока мой зоркий бег-побег
Тебя, как золотую рыбку и иже с ней,
Не выплеснет кому-то… кому нужней…