Единственной

 1

Сколько нежности в Ваших ладонях,
Сколь во взоре волшебных зорь…
Вновь пылаю я в сладкой истоме,
Вновь Сахара, песок и огонь.

Кто Вы: Борджиа? Клеопатра?
Жанна д’Арк украинских степей?
В Вашем сердце — не гаснет ватра*,
В Вашем взгляде — звезды напев.

2

Вокруг чужое всё. Чужое до безумства.
Бревенчатый театр из выцветших кулис…
Впиваю запах Ваш и пью мед боли-чувства.
Взлетаю в профиля изысканную высь.

Вновь ледяные руки сердце стиснут,
И ясно мне: в людском этом гнезде
Нашел я Вас, единственную в жизни, —
Лилею белую на сломанном стебле.

3

Рокотало в антрактах из зала.
Мы в кулисах глотали пыль.
Было ясно: давно в Версале
Этот вечер когда-то был.

Вспоминаете? Клавиаккорды
Мелодично вели менуэт,
Засветился Ваш профиль гордый,
И в Пьеро запылал поэт.

Солнце поет: Слава в вышних!
День весенний в тепле разлит.
Пышно бурлит на цветущих вишнях
Сладкое молоко земли.

Солнце опять слезы вытрет — знаю,
Вдаль за собой позовет весна.
Что же бандура ветра рыдает?
И почему тень от туч холодна?

И почему же так сладко до боли —
Плакать, смеяться и просто дышать?
Снится, все снится родное поле,
Юности незабываемый шаг.

Снится все — молоко на вишнях.
Да не на этих, на тех, что там —
Где солнце родное славу в вышних
Поет покинутым мною степям.

Пани Мария, мечтающая, как и я
В старых и добрых тех днях варяжских.
Пани Мария, Вашего бытия
Дни были пестрыми, словно сказка.

Мне же — тому, кто меж пахарями родился,
И чью Элладу вытаптывали орды,
Мне — кому вместо сабли нож заострился,
Выруливаю времени в безносую морду, —
Мне сквозь веков пожарище, в чернеющем дыме
Уже прозреваются
Контуры огненные, едва уловимые
Мечты, что сбывается.
И знаю —
Новый Бетховен
Громами и бурями продирижирует
Новую Патетическую — в пробег,
Во взлет — широким рокотом барокко
Вверх, в синь в зените Слова-Бога
Горящим фейерверком духа
Завиражирует
И выстрелит ХХ век!

Исчезает зверь апокалипсиса,
В полусвете тает черный облик.
И руины бывших вер чуть видятся
В полумгле, в полупустынном вздохе.

И вот-вот жестокий день дебелый
Оголит истлевшее убранство,
Тяжесть обескрыленного тела,
Серость масок, чувств непостоянство.

И придется вновь тебе собраться,
Силы завязав и скомкав в узел.
И в вино кровь будет претворятся,
И гам дня — в пророческий гонг Музы.

Не надо мудрости — она снижает синь,
Туманит даль и яркость выедает,
Как кислота. Крадет цвета красы
И запахи. И — свежесть исчезает.

Не надо. Солнце августа еще
Живит. И осень как весна. И старость
Огнем взметнется, окрылив плечо,
Чтобы взлететь —
хоть жизни не осталось.

Твоя весна до лета дорастает:
И смех не част, и зрелость ворожит
Над телом — в него золото вливает, —
Плодом на ветках ног оно дрожит,

Пружинит… Лепестков иль снега вкус,
Не знаю… Ветер и нежней, и тише…
Трепещет стан и каждой жилкой дышет
В предчувствии моих голодных уст.

Ты от жизни бежал, как смерть,
Несказанным подвластный узам.
…И не выдумать, и не спеть,
Что когда-то шептала Муза
В фееричные те лета,
Когда день был весною полный,
И божественным солнцем любовным
Ярко в сини текла высота.

Из тайных, мужицких глубин,
Из вздохов ржаных, из крестьянских,
Где язвою пухнут горбы,
И степи под плугом лоснятся…

Где черной работою плоть
За жизнь всю землей присыпает.
И старенький поп, как Господь,
Ладонями крест простирает —

И хаты пасет, как ягнят,
Да мглою кадит и туманом…

…Так вот где село, где земля,
Что нам родила Атамана!

1
Горбатую главу земли
Венчает лысиною осень,
Во мгле полуденной легли
Уставшие от меда осы.

Голодная пасть неба спит,
Давно все соки лета выпив,
Земля дождями не умыта,
В последнем пламени горит.

Закроет небо тучи глаз,
И, перед взрывом водопада,
Сквозь ураганный трубный глас —
Заплачет в пропасть листопада.

В голубой ладье трамвайной
Проплыть через вечерний Краков.

Л. Подгорский. Околув

Сдержать свой рыцарский обет
Помог нам этот луч из мрака —
Возносится на царство лет
Лишь вечностью червленный Краков.

Да. Все пути вели к нему
На плит молитвословный камень
Каплиц*, где Богу одному
Дышалось широко веками.

Истории там мощи спят,
И кажется: вот-вот воскреснут!
И вмиг наш дух, что слеп, но свят,
Поднимется в вершинах крестных.

И вдруг уйдут за горизонт
Трамваи, фонари, бетоны.
И вечность правдою взойдет,
И город в вечности потонет.

Вот и здесь,
Шепчет «усни»,
Белый день
Черной весны.

Терпнет боль,
Вяла рука —
Цвет немой,
Зелень горька.

Дождь и тот
Старческих слез…
Одинок,
Взял — не принес

Песни тем —
Солнца, луны —
В белый день
Черной весны.

И солнце меня не греет.
И ветер не студит кровь.
Вновь Бульба стреляет в Андрея.
Вновь Гонта режет — сынов!

Знаю: так надо. Наверно
Это — единственный путь
Под камнем тяжелого неба
В грядущего сивую муть.

Но сердце падает в прорву,
Но разум пожаром гнетет,
Как в черный, зияющий омут
Бесцветное время течет.

Я весенней дождусь литургии
Под хорал солнценосных ветров.
Затрепещут ресницы, как крылья,
И в сестре загорится любовь.

И зардеюсь я в шепоте: люба!
Лепестками огня и росы, —
Причастимся, поднимем же кубок
Литургии весны!

Ржавел октябрь. Так осень дотлевала.
Блуждало сердце, как слепой побег.
В изнеможеньи сердце вспоминало
Ту раннюю весну и Виннипег.

Даль отошедшую, звеняще молодую,
Разрезанного утра скудный час.
Сочащуюся вишню поцелуя,
Что навсегда размежевала нас.

Еще близки вишневые те очи,
Ладонь немеет, и очки теснят.
А сердце лишь огня, огня лишь хочет,
Того, Кармен волынская, огня.

Огромный глаз луны. И мгла
Струится в небо пеленою.
И ночь осенняя иглою
Мир в черный контур обвела.

И ось космическим крылом
Подносит звездное забрало
Над океаном, сушей, раем
Земным, объятым сном и злом.

Ты вспомнишь пройденных путей,
Стран, городов, событий вехи,
Грехи и малые огрехи.
И взвесишь чин шутов, вождей.

Один на пепелище битвы…
Да ночь. И готика молитвы.

Во иступленьи криком крови
Разорвались Твои уста:
Трубишь в пурпурный рупор боли,
Беременная бурей, встань!

Сквозь ночи ледяную вьюгу,
Сквозь свист степей, сквозь пыль гробов —
Кладешь космическую фугу
На струны звездных рун и рвов.

Из иступленного Синая
Ты — ураганом голосов —
Кричишь, зовешь и проклинаешь
Своей распятою красой.

4
Пунктиром золота прошита
Лазурь. Как полуспишь — идешь.
Вдруг несказанный запах жита
Ударит в сердце словно нож.

И всё вокруг исчезнет, долу
Зелёно золотится тьма:
И к колосу взывает колос,
И васильку моргает мак…

Всё существо, всё тело жадно
Пьет силу власти бытия.
И с плеч долой! слепое тягло —
Ярмо чужого жития.

Нет ни дороги, ни разлуки,
Забыла память о чужом.
Родную землю нежат руки,
Как тело родины, теплом.

Со мною ангелы уже не говорят.
Дух отлетает, тяжелеет тело
И тянется к земле.
Рождает стих земля,
Что движется бескрылый еле-еле…
Что еле дышит, еле говоря…
О, обескрыленная тяжесть плоти!
Чернеющая осени земля
В последней, жалобной, прощальной позолоте.

За мраморной оградой грез
Земли стенание не слышно.
Там встал неведомый утес.
Как башни, тучи неподвижны.

Там за созвездьями века
Неудержимой мчат рекою.
Планеты, как цветы венка,
Сплетает сам Господь рукою.

Так близко вечность. Дышит синь.
В орбитах космоса-сонаты…
О, если б мог — совсем не знал бы
Земной чернеющей красы!

Да, ты — не май. Сухая осень,
И герб твой — ровные весы.
Твоя скептическая просинь
Всё ж глубже, чем младая синь.

Хотя и опыт, и всезнанье
Уймут невызревший порыв,
В тебе любви последней тайна
Протянет спелые дары.

Ты не зовешь и не прельщаешь,
Но озаряет жизни бег
Джоконды полусмех прощальный
Иль полуплач сквозь мудрость лет.

Не дева, что вся — ожиданье,
Вся — стройность линий, нежность черт.
Покой и совершенство Пани,
Корона лета, цели свет.

В салоне голубом — бледна,
В модерне платья светло-сером
Тоскуете Вы у окна,
Как в хрупком сне, о запределах.

У гобелена — Вы в бреду,
Так утонченно нездоровы.
А ровно в полночь — на метлу
И в дымоход — на Лысу Гору!

Как в ионической колонне
Снег в деве белизну сберег,
И прячут выпуклости лона
Лилейность рук, лилейность ног…

Одна! И взглядом не обижу
Двойник Мадонны на земле.
Стыд — пурпуром Цитеры — вижу
И на щеках, и на челе,

И бьется кровь в тончайших венах,
Как птица у весны в сетях.
Готическим всем кантиленам
Вовеки не воспеть тебя.

Там — Приснодевою — Мадонна,
Тут, на земле — зорюешь — ты
И в пурпурном молюске лона
Скрываешь жемчуг чистоты.