Дубас Л. Мой Пушкин. Избранное. — Луцк: Надстырье, 1999. — 48 с.

У каждого поэта свой Пушкин… Образ великого русского гения для многих стал отдельной весомой темой в их творчестве. И неудивительно: «Русский Магнит» золотого века, как неизменный камертон в музыке начинающих и уже маститых художников слова.

И хотя стихи, представленные автором, собраны из разных поэтических сборников, все они органично сплелись в отдельную книгу — еще один венок Поэту.

Мой Пушкин… И опять мы возвращаемся к цветаевской мысли. И опять она накрывает нас своей сенью.

Читаю… Окунаюсь в такой знакомый и такой далекий столично-высокий мир, стиль, слог. И вдруг узнаю родную, волынскую природу — с ее зябкостью, серостью, замерзшими «белыми бутонами примулок»… но неожиданно эта мокрота превращается в «чуть заплесневевшую жемчужину» и «мрамор прошедшего Командора. Удивительное вознесение к Пушкину! К его мыслям! К его Осени! К его нежности! К его музыке! К его высоте! И поневоле начинаешь зябнуть… то ли от ощущения сырости, то ли от возвращения в забытую высь, то ли от понимания, что столкнулся с большим, необъятным, талантливым.

И в который раз удивляешься, как русская поэтесса, по воле судьбы занесенная на нашу Волынскую землю, сумела ассимилировать, гармонично соединить российское и украинское, столичное и провинциальное, большое и малое, поэтическое и музыкальное — и вознести до общечеловеческого. Это свойство уже известной луцкой поэтессы Ларисы Дубас давно стало визитной карточкой ее чистых, возвышенных, новаторских стихов. Сегодня Лариса представила нам прозу, в которой мы также легко находим ее добрую, высокую душу, как всегда бесстрашно несущуюся в пропасть прошлых веков и воспаряющуюся в далекое поднебесье будущего. Тонкий лирик, философ, историк, гуманист — портрет автора, читаемый и находимый в очерке.

Ну, а дальше стихи. И опять цветаевская обреченная влюбленность, соединенная с ахматовской жертвенной страстью:

Мне на Мойке не жить:
Я пришла за тебя умирать.
Ты бывал в моем доме
Веселым, любовником дерзким…
Тайно кровью писал
Преждевременный Реквием свой.

(„На Мойке, 12“), —

но чем дальше читаешь, тем больше чувствуешь мощь сугубо Ларисиных открытий. Они хлещут своими контрастами (в роскошный январский мороз „Лед под ногами могильной плитою лежит“; „Солнце всходит зловеще Державой рубиновой царской“), обрекают яркими ассоциативными, вымеренными метафорами („горблюсь. Измеряю страданья его“; „Пулю в сердце ношу“; «Я пришла за тебя умирать»), возносят до космических величин («Достигается Вечности полюс»).

Вдохновляет и озаряет особая влюбленность Ларисы Дубас в Пушкина. Здесь и легкая игривость, так присущая великому поэту, и неприкрытая грусть, и тяжелая страсть, и всеобъемлющая тоска…

Напиши мне о Москве,
О любви своей последней,
Подходящей — о тоске,
О привычке — старой, вредной
Так беспочвенно ворчать,
Так бессмысленно скитаться
Глазом, духом… И торчать
Почерневшим Африканцем.

(«На Тверском»)

Что особенно дорого в поэтессе — это отсутствие страха перед высотой. В последние годы это требование — требование высоты — все больше и больше занижается поэтами. Боюсь, не от притяжения к земле — а от неумения, незнания, отсутствия того художественного аскетизма, который был необходимым мерилом творчества для А. Пушкина, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Б. Пастернака. Именно это свойство, такое редкое в современной поэзии, нахожу в стихах Л. Дубас. Вчитайтесь в «Маленькие трагедии», в «Дым», в «Пушкинские версты», в «Гадание на стихах», в «М. Цветаевой», в «То», в «И грустно и смешно», в «Великие учителя» да и в ряд других, и вы окунетесь в блаженный мир той поэзии, что расправляет крылья и заставляет думать о Вечности.

Чем выше поэзия, тем «земнее» поэт — в борьбе, в настойчивости, в вере. Что давало силы Пушкину («Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспаривай глупца»), Ахматовой («Я тогда была с моим народом»), Пастернаку («Но пораженья от победы Ты сам не должен отличать»)? Любовь. Огромная любовь — к одному, ко многим, ко всем. Это отличительная черта и поэзии Ларисы Дубас:

И моя бабушка полька…
И я скучаю
По Александру Сергеевичу…
Предпочитаю, как ты, не окольный,
А путь зарезанных
Цесаревичей.
Но тяжелому быту —
Радуюсь!
И морскою солью
Крепчаю.
Тебе не хватило крыльев,
Падая, —
То я взмахну…
Теперь уже чайка…

(«М. Цветаевой»)

И еще одна пушкинская черта — презренье к тем поэтам, для кого «стишки… одна забава… плод новый умственных затей». Лариса Дубас смело, лаконично произносит свой приговор:

После некоторых книг
Руки хочется помыть.
Словно просят без стыда
Милостыню им подать…
Не пишите, господа!

Хочется отметить не только смелость мысли, но и новаторство ритма, рифмы, движения строк. Часто, пренебрегая звучанием стиха, Лариса режет строчки, уничтожает классически привычную рифму и создает свою, необыкновенную музыку, заставляющую думать, страдать и рождаться:

Как Татьяна
Ночью
При свече
Пишу признания…
Раздетая…
Стихами…
Кому — не знаю…
Замерзая
И вздыхая…
Блуждая проблесками
Огненных очей…

Вот он — «мой Пушкин», уже не цветаевский, уже дубасовский. И правда, как сверкает, преломляется мысль Ларисы — под воздействием Великих:

И новый Пушкин, неизвестный,
Благословит меня до слез…

А вместе с Ларисой и ее поэтическим даром — и нас, читателей и почитателей Красоты. «Будь же ты во век благословенна», твори свободно и смело — во имя гармонии, во имя нежности, во имя Вечности!

Нина Разумовская