Ему все равно,
что со мною,
что с луною моей —
он живет со своей
над Невою.

Он не боится
меня потерять,
хоть каждую минуту
мы можем умереть…
как знать…
может за метр
до самого счастья…

Он не жаждет
увидеть меня
в летнем платье,
которое открывает,
нежели прячет.

Он не страдает
от отсутствия
в его жизни моего
взгляда, как удачи,
моего смеха в утренние
часы совместного завтрака,
моего дыхания, наконец…

Оставляю в покое
его сердце-леденец,
его тонкий расчет,
что повезет
ему больше с луной
и соленой пивной Невой,
чем со мной.

Ему все равно.
Он пресыщен
болью разочарований,
он ослеп и ослаб,
одинок и ленив
к узнаванью.

Он забыл, как когда-то
Неву обряжал в мое имя,
и луну обнимал
в каждом городе,
где я была…

Он звонил
и дозванивался
до оттенка, до цвета,
до блеска голоса моего.

Он дарил
из странствий далеких
письма-ларцы
драгоценных своих
наблюдений…

Он стыдился
случайных скользящих
не задержанных надолго
женщин.

Он любил и не знал,
что любил…
наверняка…
он томился и —
забывал, забывал…

заедал, запивал,
затирал на асфальте.
захламлял свою жизнь
безделушками.

И теперь
не пройти к нему,
не доехать и
не достучаться.

А женщины,
что сменяются
с новой луной,
кривят губы,
выплевывая леденец
его горького сердца.

Он находит кристалл
в смятых простынях
одиночества,
полирует и
благословляет
пустое гнездо…

Ему все равно.
Он даже не заметил,
что недавно я приходила
и горючей слезой
обожгла его грудь —
но сердце он
не открыл…
Он хочет уснуть…
И ему все равно —
и ровнее все…
ровнее…

2005