Хлеб в соль,
Тело в дело.
Устремляю боль
В радости пробелы.
Жизнь в риск,
Дни — в годы.
Сердца голый писк
В океан свободы.
1993
Задушены фразы
Галстуком лжи:
Не любишь? —
Так и скажи.
Вместо ответа
Улыбка змеей.
И галстук какой-то
Не твой.
Ты их вообще
Никогда не носил.
А в этот —
Булавку вонзил.
Давишься,
На себя не похож.
Змеится галстуком
Ложь.
Да в модной булавке
Глубины мои
Застряли
Рубинами…
1988
Слепая, мокрая жалость
Стирает дни.
От осени — все что осталось —
Глаза одни.
За толпами серых шинелей
Сплошных дождей
Растеряны… В белой постели
И ночь, и день.
И выплаканы, и безбровы
Глаза любви.
Все ищут душу и крова.
Возьми мои!
1989
Услада вечера — дождя сырые лапы:
В прихожей хлюпают, потом в моих глазах
Стихают, тяжелеют в старых драпах
И в не дострелянных зонтах.
И вдруг случайное движение озноба —
Продета в чашку, греется рука,
Бумаги скомканной осевшие сугробы
Перетекают в облака.
Спасибо, дождь, за добрый тихий вечер.
С тобою тоньше блики красоты.
Единственный мой друг… Пылают свечи,
Как одиночества цветы.
1989
Жизнь дороже.
Письма реже.
И луна
худою рожей.
И зима
меня зарежет
холодом
и бессапожьем.
И земля
в меня забросит
одеялом
и подушкой.
Ветер
тело отморозит
и оставит
только душу…
1992
Урод —
стоящий у самого рода,
у корней настоящих,
собою, болящим,
являя огрехи породы.
Ее одержимость
и живость,
но только не лживость.
Стою очарованно,
руки ломая,
и губы разорвано
лыбятся — ровно,
таинственно… все понимая.
1992
Мычание,
ржание,
просто миродрожание —
В наших губах и легких
ветер далекий.
С утра и до вечера
будто бы есть чего
делать —
гулять, загонять
дух свой в тело.
А после
дрожать
меж небом-землей зажатым,
на мумию схожим,
под одеялом кожи.
1992
Листьями сыграно
В солнечном прочерке
Все, что мне выдано
Днями полночными:
Что-то последнее,
Что-то просящее…
И не победное,
А уходящее.
Осень короткая.
Снега — по щиколоть.
Узкое, кроткое,
Выстоишь ты-то хоть?
1992
Мышки
от голода бегают
вперемежку с мурашками.
Из тела
худого и белого
дух — на выдохе!
Если б
башка не болела
на вдохе — от холода,
Я бы
давно полетела,
сомнения вытряхнув…
1992
Бравый детина в отставке
Наперерез мне:
«Девушка, там же война!»
Пафос его гордо-гадкий,
С зубов — слюна.
Вот потому и иду я
В кабину времени,
К друзьям сухумским в прорыв…
Голосом дотяну ли
Руки до них?
1992
К шкафу мышонок приник,
Возится, спать не дает.
Ладно, пускай поскребет,
Только б не трогал книг.
Моль в разъяренной пыли
Ищет клубок на обед.
Да хоть все кофты бери,
Только не засти свет.
Просится в хату пожрать
Мурчик, соседский кот.
Я ведь полнейший банкрот —
Только смогу целовать.
1992
Выбираю безлюдную улицу —
Что в углах, тупиках сутулится;
Узкой ножкой по лужам ступает
Босиком; без машин и трамваев,
Бесфонарная, поперечная,
Освещают ей звезды вечные;
Под старинный булыжник катится —
То потупится, то попятится;
Одинокая, встанет у тополя,
То вдруг окнами
Пусто захлопает,
Надрывая разбитое сердце
И не пустит никто согреться;
В очень длинное
странно одета,
Под названьем —
Дорога поэта.
1992
Посиневший ноготь
Заложу в кулак,
Закушу губой
Этот летний холод,
Странный полумрак
Надо мной, живой.
На земле прибитой —
Ливнем с глаз долой! —
Весь каштанов цвет.
Я с весною слита —
Прячу под полой
Съежившийся свет…
1992
С тростью из бывшей винтовки,
С призмами старых очков
Движется на изготовке
И на прицеле толчков:
Здесь не спеша поскользнулся,
Там от души наследил.
Дайте рукой прикоснуться,
Где он, святой, проходил!
Внуки — в удобстве бесстрашном,
С хлебом былых баррикад,
Тона хорошего важный
Их несгораемый art —
Лоск на прогнившие дыры,
Лак на кирзовый сапог?
Дедушка — гордый задира —
Тащится вглубь на Восток.
Гляньте — он смертник и хроник.
Но из слезящихся глаз
Дерзкий и славный ребенок
Весело плюнет на вас.
1990
Да, жизнь настала на износ,
И я дышу на этом слове —
В нем столько плодотворных слез,
Благой и терпкий запах крови.
Да, жизнь настала отмерять
Труды и версты — красной ниткой.
И даже если умирать,
То — на костре иль под пыткой.
1990
Я вновь стихи переживаю…
Глаза закрою — зацветают
Они на тонком полотне
И на рассвете увядают,
Отговоренные по мне.
Не сплю по первому дыханью,
По полудетскому шептанью,
По не дающимся складам.
За их ученое незнанье,
За их незрелое призванье
Я все сокровища отдам.
Резвятся быстрою толпою,
Ведя полночною порою
Свою отважную игру.
Они дозреют, поредеют
И вслед за Пушкиным посмеют
Дознаться: «Вся я не умру…»
1990
Віє вітер, віє буйний,
Дуби нахиляє.
Сидить козак на могилі
Та й вітру питає…
Под моим плечом тяжелым,
Каменной десницей
Ни товарищ, снятый с кола,
Ни сестра-девица,
Панской ласкою убита,
Ни сынок безвинный.
Здесь лежит землей забытой
Матерь Украина.
Не запахана волами,
Не густеет житом.
Только черными крестами
В рушниках расшита.
От того ветра гуляют
И деревья гнутся,
И уже никто не знает,
По ком слезы льются.
Отвори, козаче, камень
Старый и соленый!
Замахал в ответ руками…
Свежий дуб зеленый.
Сколько ждать, чтоб встали братья,
Напитались силой,
Чтоб раскинули объятья
Украине милой?..
1991
Воспоминаний белые стада.
На плечи — бурку,
И в полночь непочатую страдать,
Топить печурку.
Сойдемся на зачитанных стихах
До красных ссадин,
Что облипает длиннополый страх
Ознобом сзади.
Столкнемся на затверженной любви
Больными лбами.
Под нашими ногами — ни земли,
И ни прогалин.
А чистые отары неспроста
Мычат и кружат.
О, ветер занесенного хлыста
По нашим душам!
1990
Темный и прочный
мрак одиночный,
ночью пошитый колпак.
Иглами схвачен,
вмиг одурачен
и околпачен дурак.
Кто поумнее
сладким елеем
Чтят островерхий убор —
Тиары судей.
Шапки, не люди,
Шапочный правят разбор.
Только дурашка —
грудь нараспашку —
с неба жует леденцы.
А на заплатах
смехом объяты
его колпака бубенцы.
1990
Мы в сирени стояли —
Расцвели снегопады!
Снег душистый хватали
Ртами, ждущими правды.
Не засеяны в земли,
И не подняты к раям:
Мы романтики — тем и
По планете летаем.
Нам ветра — одеяла,
А соцветья — постели.
Чистотой этой талой
Мы навек заболели.
Мы в сирени стояли,
В снегопадах цветенья,
На траве отдыхали
Наши белые тени.
1990
Город Васильев,
Остров студентов,
Берег России —
Купцов и поэтов.
Балки и тралы,
Символов стая.
Я по каналам
Твоим полетаю.
Нотами строчек,
Ветками линий.
Стрелка — заточена:
В бой, эскадрильи!
Римский, не Финский,
Залив для мелодий.
Где-то вдоль пристани
Корсаков бродит.
Так ли не спится
Ночью белёной
Юным девицам
От глаз Гумилева,
В бровь — косоватых,
Мечущих звезды…
Пирс для крылатых —
Васильевский остров.
1991
Когда снега ручьями разольются,
А по камням изгибы побегут,
Кудрявые улитки разовьются
И платье распадется на лоскут —
Запахнет жизнью…
Оборвутся балки,
Раскрошится доверчивый гранит.
И будет утро, и не будет жалко
Гармонии, стоящей на крови.
1992
надо куда-то пойти,
что-то сделать,
кого-то найти.
но я непростительно гола
влажной медью тромбона
одеваю тряпье —
подбираю…
и нутро свое
прикрываю,
но не хватит
и всех заплат света
на пространство
поющее это…
даже красного
с черным
над захватанным
горлом.
1992
Вызываю на себя
губы ваши —
улыбающиеся
разукрашу,
распетрушу в пестроту
откровенья,
что по сторону, по ту —
вдохновенье!
1992
1
узкие
столбцы
тусклые
сосцы
околевшей
суки
одолевшей
скуки
2
от скуки
я телом уже,
от скуки
схожу на нет…
как будто бы
отутюженный
и выставленный
скелет.
Вокруг
то буря, то натиск —
живительны и громќи!
А мне так хочется
спати
и слушать свои
позвонки.
1992
таращу
глаза —
все чаще
слепа
то воздух
«слезит»
полоску
зари,
вверх ноги
задрав
лес бродит
устав
то черная
синь
к вечери
басит
то мертвенный
звон
на вертеле
слов
и вдруг в облаках —
живительный взмах!
1992
В ночь как в могилу ложусь —
Сил неистраченных груз.
И как свидетельство в том —
Звезд наперченных кругом!
Эту разруху мне грызть —
Остро оконченных брызг,
Эту муку просевать
В мерзлую вечность-кровать…
1992
Весна! Безумствуют студенты.
Одеты — кто во что горазд,
И прячет тел весенний растр
Незрелые безудержные маки…
Но ярки!
Ярче яркого наружу
Выносятся, спешат глаза и платья,
Полотнища, глазищи —
Столько пищи
Голодным юным лбам,
и демонстрантам
Вдруг столько не объятого пространства —
И плеч не обнятых,
не сбитых с толку амуров
да и жрецов, давно заклятых,
из деканата…
Весна!
1992
Рявкнет ящик почтовый беззубым нутром.
Над моею облупленной аркой
Месяц — страж безголовый — сияющим ртом
Беззаботно закурит цигарку.
Я глотаю все это сияние всласть
И, едва удержав до рассвета,
Подпираю собой всю небесную страсть,
Что ложится на плечи поэта.
1992
пусто вам, дети, будет…
хруста костей на хрусте
детских неразвитых грудей —
война вас
разбудит…
рано вам, дети, рано —
эти незрячие раны
карих, зелено-синих…
как траву —
скосили…
1992
Веки не поднять,
не обнять
свеченья.
Нет запечатленья
истинности дня.
Стоит ли глазеть
из газет,
журналов?
Я ищу не правый,
а правдивый
след…
1992
Обесточена —
Ни любви, ни крови,
Голубые глазницы вращая:
— Дайте чая,
Дайте крова
И немного растущего мая.
Тогда точно,
Ног и рук не чуя,
Под самое солнце
Нарочным
Полечу я,
Принесу вам в зубах аллилуйю!
1992
По эту сторону — немая,
В слезах — по ту.
Собою радость обнимаю —
Травой расту.
Глотаю смех! — щекочет небо
Мой острый рост.
И тихо, глухо, немо, слепо
Касаюсь звезд…
1992
нечесаной, бескремною
пойду по снегу белому
навьюченная вьюгою
и старою дерюгою
писать по снежным просекам
стихи и письма босиком
1992
Ели
зелени
колючей,
Кипарисы
рыжих
кож.
Гимна
зимнего
певучий
Ветер
вечера —
хорош.
В треске
резкого
мороза,
В хрусте
хрупкого
стекла.
Лал —
оплавленная
роза —
С неба,
нежная,
стекла
За
лазоревые
глыбы,
За
запястье
вечных льдин.
Если
месяцем
ты был бы,
То
тогда бы
не водил.
1992
Не понимаю слов, значений —
Спешу рукой ее достать,
Ту на бегу стихотворенья
Уже исчезнувшую ять…
Ах, ветер строк, поющий гений
Когда-то в мачтах, парусах!
Ту нарастающую зелень
Наитием коплю в глазах.
1992
От любви моей устают.
От любви моей неуют.
И пишу бессловесная тут
В пустоту.
Всем далеким от мира сего
Это стертое в пыль письмо:
«Я хочу не жить и не быть,
А — любить…»
1991
Пыхтит аккордеон
Под женской ручкой белой.
Красавицей дебелой
Зима со всех сторон.
И сколько не дыши —
Не соберешь осколки.
Мороз крошит-крошит,
А клавиши так колки!
1991
Пропадаю, пропадаю…
Как запавшею педалью.
Не сегодняшней, не давней —
Даль за далью.
В душных классах,
В серых кассах,
Невостребованной сразу,
По чиновнику-приказу —
Раз за разом.
От работы до работы,
До бессмысленной зевоты.
— Где твой добрый гений? Кто ты?
— … — только рвота.
1991
Чаши сгорают
В заботе о мертвых.
Живые мечтают
Про отдых
И нянчат могилы.
Гробы — словно дети.
Им дарят, живые,
Букеты
Цветов омертвелых…
Все смерть…все о смерти.
Что будете делать
С бессмертьем!
1991,
Вербковица
Хожу среди смертей —
Венки листвы опавшей,
Сияющей, вчерашней…
И все же без ветвей…
Полощет краски дождь,
В морозе застывая.
И что-то в зад толкает
Идти — идешь, идешь…
Осенний день
Жалеть —
Среди смертей
На смерть?
1991
Шла по луцкому Арбату
И несла себя куда-то,
В сентябре, в часу десятом…в сентябре.
Магазины, лавки, лужи…
Все чужо и все ненужно,
Бессловесно и бездушно — ни по мне.
И нашла себя…патлатой,
С перебитой задней лапой,
С мордой рыжей, конопатой и в мечтах.
С теплой жареной коврижкой,
С парасолькою под мышкой
И с любимой старой книжкою в зубах…
1991
Плохие дни,
Еще страшнее ночи —
В глаза хохочут.
Не жалко лба,
Разбитого о темень,
А жалко время,
Что выбирало нас
Своею мерой,
Судьбой и верой.
1991
Замолчи, не тревожь гордыню,
Будь как прежде тиха-тиха,
А не то не услышишь сына —
Ненаписанного стиха.
Пожалей эту острую злобу,
Этот варварский темный язык.
Будешь матерью для народа,
Всем потопленным — материк.
1991
Отдай траве босые ноги.
Ты — только временщик Земли.
Скорее выйди из берлоги
И свое тело постели
в исток дороги.
Напейся нежности земной
(о, как Земля тебя носила,
подбрасывая над собой
в далеко-синие разливы!)
и — оттолкнись ногой.
1991
На вокзале вокзалов,
Посреди солнцепека-перона,
В многочисленных залах,
У сердца Вселенной,
Как дома,
Ты послал мне — о радость! —
Работу — любить человека.
От раскрытого настежь
И полного зрения века
До летящего ветра
Меж ребрами —
На целованье
С ними: гордыми,
Умными, бедными,
Чуточку злыми,
С потом, пеклом и грязью
Исхоженных пяток —
Хотя и не смою…
О спасибо, что буду,
Быть может, когда-то
Любви их достойна
И незнанья.
1991
Сосуд таинственный,
Сосут неистово
Тебя болезней
Красные цветы,
Удары мыслями,
Морщины истины,
Великой Песни
Тяжкие следы.
Что ж делать нищему
Без дела, лишнему, —
Судьбу опять
за юбки теребя?
Ковшом
Своим черпать,
Эпо-
хами шагать,
молчать и слушать
темного себя.
1991
Вечный подросток,
Толкующий сны,.
В белой коросте —
Это ли ты?
В белой и чистой
Заразе, — не трожь! —
Будто в защите.
Щит или нож?
Чудо культуры… —
Промолвит мудрец.
Вот это дура! —
Смеется юнец.
Я ли? Ничто
По себе не носить,
Только блаженство
Блаженных Руси.
1991
Оглохла… Запрокинулись слова,
И старый быт свернулся на коленях.
Нетронута шестая перемена
Рабочего стола.
Уходят гости весело, легко.
О, их присутствие, разбросанное всюду!
Опять я говорю с посудой —
И бьется бедное стекло.
И длинен день без света, без вестей.
Черно мое молчание по кадкам.
И я с котом играю в прятки
До будущих гостей.
1991
Вздымая лоб, и низкий, и убогий,
Я душу очарованно ношу —
Единственную госпожу
Единорога.
Со всех копыт (хотя я и смешон),
Лишь ног ее почуяв нетерпенье,
Бросаюсь напрямую — в унисон
Ее паренью.
По древним и нетронутым полям
Пасусь мечтательней коровы
И жду божественного слова,
И счастлив я
Смотреть на мир все выше и вперед,
Вонзая мысли в небо рогом.
Опоры точка — ненароком
Звезда взойдет!
1991