***
Когда наш парк все краски обновит,
О как непревзойденно и богато
Он серый камень статуй оттенит
И перебежки мостиков горбатых.
Когда утонут пестрые в реке
Кусты и низкорослые скамейки —
Рука листа останется в руке,
А сердце остановится камеей.
В ХОЛОДНЫЙ ОСЕННИЙ ВЕЧЕР
Такой благодатный холодный осенний вечер! Вот и первый гекзаметр, родившийся осенью этой… Две руки… Только левая и тепла — ближе к сердцу. Правой перелистываю поэзию старых журналов, а там: полная луна китайской, кровавые брызги испанской и несловоохотливость немцев добрейших… Ты медитируешь над ржавыми гвоздями в передней, разбирая их по рангам. Как бабушка когда-то просеивала гречиху или отделяла рис от проса. А листья за окном рыжеют не по рангу, а как придется и падают куда попало… О, первый осенний холод! Пробирается в ноги старым псом и скулит. Но это так приятно — быть недвижимой. В этот холодный осенний вечер. Ведь и непогода — только уловка остаться дома, чтобы писать стихи…
СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР
Сколько любви в промозглом северном ветре!
На ветер брошенного, на четыре стороны.
Он потому и мечется по свету, срывая
охру и багрянец поздний, что все пред ним
закрыты окна, двери. Нигде ни капли
причащений и пристанищ…
А холод осени — всё наше равнодушье.
А ветрогоны — всё пустые разговоры
о скверности погоды и подошв дырявых…
И лишь зонты преломлены в его вине,
или дожде, или тумане…
ИЗ ГРУДИ
Кашель из груди,
как всхлипыванье сердца…
Желтеют, разрываясь, хризантемы —
на узкие и длинные неровности
моих то писем, то лежалых дневников…
Но радости подспудно пульс кукует…
И эхом отдается там, в лесу ближайшем.
А вдоль дороги яблоки стыдятся…
Тех, самых покрасневших —
Заберу домой…
РОНЯЮ
Все рифмы уронила вместе с листьями.
Неловко поднимать — как будто обирать
других. Им может быт нужнее. А —
пусть лежит эта немая красота —
опавших, но немеркнущих каштанов,
катастрофично поздней, самой синей
алычи… А кто-то гриб найдет. О, целая поэма!
И даже кляксы хороши коровьи — так просты и задушевны…
Пойдем же в парк ронять анапесты и листья…
ПО БЕЗДОРОЖЬЮ
Говорю с осенью интимным языком дневника,
не переписывая набело, проживая начисто…
Ношу связку снов, как бублики грызу, и эти
символы нулей потихоньку разрешаются, загадками.
Найду в доме самую длинную юбку иль пошью…
Надену самые тяжелые туфли, стучащие
деревянными колотушками… Чтобы медленней
была походка и длиннее путь по пестрому
осеннему бездорожью…
СЛАДОСТНОЙ ДРОЖЬЮ
Две горячие горстки пшена на завтрак.
Дымятся и согревают вполне… Ничего лишнего
посреди и так обилия красок, плодов и семян…
Чтобы всё вобрать — глазами, кожей
и сладостной дрожью… Лишь у книжного
торговца закажу новую книгу в футляре…
Буду мокнуть и ждать, мокнуть и ждать…
И буду заходить в кофейни обсушить
поникшее платье…
ЗАКРОМА
Как ключница, бренчу на всю округу,
обходя амбары и перегруженные закрома осени —
ни один початок кукурузы не пропадет,
пересчитано каждое янтарное зерно…
Каждая тыква знакома и до самых снегов
Будет радовать мякотью с кашей…
Еще в огородах сидит рядами тесными
капуста. Крепка и так благородна
ее голубая зелень… Но долгожители всё же —
цветы. Их щедро поливаю вслед
за дождем…
***
В сыром подполье дневника,
В обете горького молчанья
Терпи, довольствуйся, вникай,
Ни писем, ни друзей не чая.
Как осень в убранных полях,
Пиши и охрою, и кровью,
И засевай себя с нуля
Из плевел выпавшей любовью.
1996