Мне дар был дан.
И дар мой гнал
Меня все выше, пик за пиком,
И в голос птиц и львов вплетал,
И эхо в слушатели дал,
На склонах умножая кликом.

Мой дар крепчал.
И я за ним
Смелела, ширилась, вставала.
И горный ангел-побратим
Дописывал крылом своим
Недостающие начала.

И вот я здесь —
Над бездной бездн…
Впервые далеко так вижу
И чувствую в себе болезнь
Пророчества, и власти жезл
У ног огнем алмазным пышет.

Но что мне блеск?
Что мудрость призм,
Магический резец кристалла?
Когда внизу со смертью жизнь
Неравный бой ведет и смысл
Любви в страданьях потеряла.

Что в роскоши высоких строк —
Их понимают единицы…
Зачем язык мой — огнь и рок,
А не с лугов травы пучок
И не с низин ладонь водицы…

Я разрываю грудь себе
И всё, чем я еще богата,
Из глуби в глубь,
К больной земле
Бросаю — всё, что по судьбе
Мне суждено было когда-то…

И с развороченным нутром
Стою пустая и нагая…
В надтреснутых глазах — пролом…
И хлесткой правды ветер-гром
В моих пробоинах гуляет…

Держаться, падать, иль летать
Нетрудно тени — вот и тень я…
Кружит — кружить,
Трясет — дрожать,
А если бьет — не гнать, а звать
Ту руку в правилах терпенья.

И я зову их всех на бой.
Что их бояться тени бледной?
Она ничто, она собой
Не дорожит да и большой
Цены не стоит, хоть безвредна.

И я болтаюсь меж землей
И небом мглистою мембраной —
Дыши, любовь! Тянись! Покрой!
Продли и обними зарей,
И бей как в кожу барабана…

Но что это? Иль задохнусь,
Иль кану с жерновом на шее.
Из бездны колоссальный груз
Меня рванул, я вниз несусь…
Конец… паденье… Неужели?

Всё, с чем легко рассталась я —
Что мой талант нажал, насеял, —
В земной юдоли бытия
Собрал мой дар — мой судия,
Струну схвативши из трахеи…

И тянет, тянет, натянув
Уже до белого каленья —
И вот ее протяжный шнур
Заводит сам напевный гул,
Как от струны Эолы* древней.

*Эола — эоловая арфа

Так песни пишутся мои,
Каленым серебром надрыва
Вдруг освещая в забытьи
Глубоких сумерек шаги
Паденья моего с обрыва.

Вслед за струной хриплю-дышу…
Но с каждым новым поворотом
Я с удивленьем нахожу,
Что не спускаюсь — восхожу
Опять как прежде — горным ходом.

И высь, и глубь — одна стезя
Голгофная самопознанья…
Чем глубже всмотрятся глаза,
То тем невиннее слеза,
И тем больнее состраданье.

Невинность просит за вину,
Как бы спешит покрыть собою
Сестру-печальницу, жену
Греха…
И за нее одну
Отдаст всю славу с белизною.

Потом лохмотья «заживут»…
Глядишь — а святость все в обносках:
Где лжи неуловима ртуть,
Где желчь, где смрад —
Она уж тут,
Сияет — пота в едких блестках.

Их робость давняя утрет,
Все больше набираясь соли,
Как силы… И весны приход
Впервые не страшит — берет
Меня в послы земли и воли.

Безумствую среди снегов! —
В подснежниковых толпах юных,
Влюбленных — среди мертвых льдов,
В пучках зовущих нежных ртов
Фиалок — на ветрах угрюмых…

Средь несчастливых, мрачных лиц
И суррогатного веселья,
Средь душной сырости теплиц
Я радости наивной птиц
Провозглашаю евангелье…

И корм найдется, а крылу
Перо и вектор направленья,
И ненавязчивость в пылу
Земных затей, ну а к столу
То избранное умаленье —

Неузнанным царем сидеть,
Легко переносящим голод,
Хулу вельмож, презренья медь,
Что сыплет раб, дабы иметь
Для возвеличиванья повод…

С улыбкой подыму медяк,
Рабом изгрызенный, истертый…
Пусть благодарности пустяк
Отыщет к его сердцу знак
И отворит в душе аорту…

И мы обнимемся светло,
Как равные, как человеки…
И наше общее тепло
Затопит сжавшееся зло
И — золотом! медяк засветит…

О, клочья ежедневных битв —
Борьбы и страсти интересов…
Меж ними ты
Иль сыт, иль бит —
Тобой, посредником, добыт
Кусочек мира из-под пресса.

Тот хрупкий тоненький хлебец,
Что всех соединит незримо…
Но вновь осек кривой резец,
Тебя отбросив, наконец,
Истечь немою кровью мима…

Ты всюду лишний…
Ты — чужак…
Иду, зажав в руке крупицы
Живого хлеба… В виражах
Звенящих впереди на шаг
И сзади обступают птицы…

Им этот хлебушек скормлю —
Тянусь, всем сердцем вопрошая:
Как отдавать, когда люблю —
А гонят прочь?
И горечь клюкв
Давлю и с кровью их мешаю…

Не кровь, а древнее вино
В давильне сердца сладость точит,
Густит рубиновое дно,
Из горя затвердевших снов
Шлифует радость
В искрах сочных…

И чем напиток тот алей,
Чем он насыщенней и легче,
Тем тоньше амфора, на ней
Узор таинственный живей,
Но утонченность стен — не крепче.

Ты, травка-сила, вырастай
В нефритовой весенней жажде!
Оголодавшие уста
И сердце слабое питай,
Чтоб тело расцвело однажды.

Даже рукой пошевелить
Не даст моя чудная немощь.
А это просто так болит
Переполненье, исцелит
Вдруг незначительная мелочь:

Изящной книги переплет
Теплом шершавым успокоит;
Ворон — орлиный! перелет;
Иль солнцем тыква вдруг зальет,
Когда нутро свое расколет…

Так глаз духовный пищу даст,
Узрев наития рентгеном
И в малом — жизненную страсть
Кипеть и к красоте припасть,
Ее выращивая в генах…

Тебя, малейшая из искр, —
В росе и в клетке,
В зге и в камне —
Я славлю: твой священный риск —
Рассеивать на сотни брызг
Себя, свой импульс жизни данной,

Другим дорогу проложив:
Тем, кто прекраснее и выше,
Кто, формы старые изжив,
Идет, бесценной нови шифр
В зерне своем тая и слыша…

И наши чуткие тела
Пылают в фейерверке клеток,
Меняясь… Боли же зола —
То золотиста, то бела —
Пыльцою бабочки облепит…

И мы расслабленно парим
В высотных внутренних глубинах.
Иначе видим и молчим
Иною тишью, и не спим
Пытливостью неистребимой…

Тюрьмы-болезни решето
Просеет мысли, подытожит…
И на кресте подымет то,
Что под распятия щитом
Очистится тебе поможет…

Всплесну руками в забытьи,
Паду внезапно на колена —
Кусочек стоптанной земли
Вдруг притянул в шагах пяти
От самообольщенья плена…

Как блудная из дочерей,
Прижмусь в груди твоей, о Мати, —
Здесь всех надсадней и черней,
Всё — от деревьев до червей —
Твоею живо благодатью.

Сама не ведая, крестом
Рука проложит осененье,
Очерчивая внешне то,
Что внутренне пережито,
Как миг прорыва, озаренья…

Роятся мысли — близок мед…
Предчувствиями воздух сгущен…
И окна задышавших сот
Просвечивают сердцу ход,
Куда рассудок не допущен…

Его пока оставлю сну —
Пусть рост прогрессий сот исчислит.
Сама же радостно нырну
В те многогранники, хлебнув
Сладосияния Отчизны…

Так вот он — дивный пир богов!
В живых пульсациях нектара,
Ароматических кругов
Чаш, изобилия рогов,
Переходящих здесь в отары

Возвышенных животных… Плуг,
Увитый лилией и мятой:
Сияющий от соли мук,
Серебряный от правды рук
Мозолистых и узловатых.

Вот лира, чья спираль-виток
Скрестила альфу и омегу —
На струнах проступает сок
Лозы Христовой, и высок
Щемящий звук творящей неги…

Вопьюсь в хрусталик лучевой
Трубы подзорной близоруко:
Сойдутся оси, на чело
Прольются формулы, число
Любви впервые даст наука…

ЗДЕСЬ… так цветок души окреп,
На всем амброзии свеченье,
А воздух сытен, словно хлеб,
И всякий рушится запрет
От вза-и-мо-про-ник-нове-нья…

Нет статики, констант, высот —
Всё своевременно, уместно,
Дополнено друг другом; нот
Нет лишних, низких — всё поет,
Перемещаясь повсеместно…

Но что-то мой цветок поник…
Чего-то все же не хватает…
Еще не найден тот родник,
К которому бы он приник
Безоговорочно, как — к тайне.

Цветок притянется цветком,
Подобное спешит к подобным…
Волны горячей к горлу ком
Подкатит, «выслезив» бутон
Огня пред очи громоводно!..

В простом, из глины голубой,
Светильнике, налитом маслом
Из роз, — всё новою стрелой
Бежит и радужной листвой
Вмиг орошен — Бутон Алмазный…

Но даже зарево Его
И полнота великолепья
Не остановят моего
Броска-ныряния в Него
И жажды давней утоленья.

Светильник в древней простоте
В ладонь удобно ручку вложит,
К тупому носику, за те
Века истертому и с тем
Изглаженному, нежность кожи

Зовущих губ приблизит… Шок! —
Я масло розы пригубила
Горящее… — меня прожег
Тоской… И я через прыжок
В наш мир трехмерный проступила…

Вернусь из странствий прямиком,
Стреножу ум и оседлаю…
Пускай он вслед за седоком
Несет, нагруженный тайком,
Сокровища и сам пылает

Как можно жертвенней, точней
Передавая на бумаге…
Копытом, феррума прочней,
Он высечет смелей, сочней
Магических метафор знаки…

Опять ворочаюсь в ночи
И глыбы образов неясных
Ворочаю во мгле свечи
С усердьем дюжины мужчин,
На ощупь, огненно и страстно,

Как скульптор, отсекая шлак,
Породу ценную ласкает…
И рифм-отшельниц полумрак
Одежд скрывающих на шаг
Я от себя не отпускаю.

Но покрывала с их голов
Не рву рукою произвола…
Лишь тот мастак спешить готов,
В ком не взметнула тайна слов
Свой трансмистериальный сполох…

Бедняга хвать за капюшон,
Один, другой, а там-то — пусто…
И лишь на грубой ткани шов
Остался, и давно ушел
Заряд искусства из прокруста.

С терпеньем чуткого пажа
Я жду, когда сама откроет
Свой лик звенящий госпожа
И, мощным эхом задрожав,
Стиха динамику утроит…

На концентрических кругах
Вибрируют стиха покровы:
Вовнутрь влекут весной в строках
И направляют прыть в ногах,
И жизнь дописывают снова.

Так, между строк читаю я
Алмазные скрижали вспышек:
Что боль чужая, не своя,
Должна сильнее жечь тебя…
Что честолюбие — манишек,

Наслоенных в твоей груди, —
Должно быть сорвано отныне…
Не зная, что там впереди,
Иди же — молотом тверди
В труде доверия твердыню…

В громадном мире сиротой,
Без видимой поддержки, полно
Себя ты ощути и стой
Без «костылей», сто раз по сто
Сломав хребет свой подневольный.

Лишь только так окрепнешь до
Такой неудержимой мощи,
Чтоб вынести сей страшный вздох
Познания — что ты никто,
И нет тебя на свете больше…

Нет прожитых обильно лет,
Нет личного, нет места, власти.
И даже пониманья нет,
Как жить, — не оставляя след,
Не чувствуя к себе участья…

Есть тело — танец жизни сух.
Есть голова — нет примененья.
А обостренный вкус, что слух,
Без аппетита к яствам глух
И слеп к источникам знамений.

И только голос жив еще,
Когда едва-едва он брезжит
Сочувствием или мечом
Тоски прервется, кумачом
Забив в фонтане неизбежном.

Иль прыснет радостью чужой…
Забрезжит струйкою молочной
Любви безадресной… Чудной
Сорвется ноткой лучевой
В нежданном чистом дне проточном…

«Себя отвергни»… Вот оно
Решенье вечной теоремы:
Всем отвечать и всем дано…
Ну а чернил моих вино
Пусть вспенит этот дар поэмы.

2001