пылает свечка
чернеет профиль
от непривычки
чуть страшно вроде

сгорает снизу
рука трепещет
как бритва лижет
язык и хлещет

слезится око
от жара блеска
на дне глубоком
сгорает с треском

горит как церковь
как будто ризы
только не сверху
горит а снизу

боль не погасишь алкоголем
уж только чем не убивал
упасть бы в небо головою
чтоб раскололась голова

пропасть навек в густой траве бы
лишь бы и там любить тебя
да только в голове всё ветры
и шум дождя

На этом свете было уже все
Задолго до того как начиналось
Я бабочкой держусь за стебелек
И валуном затерянный валяюсь

Над головою расцветает мак
Зубами я цепляюсь за травинку
И маковки трухлявой половинка
Все было в этом мире да не так

Налево солнце, справа месяц.
В зените шляпа из соломы.
Летает ангел над Полесьем
И в небе крылья ломит.

По небу ангел мой летает,
Как черный аист одинокий,
То плачет, то поет, мечтая
О бабушке в морщинках кротких,

Та, что теплом своим укроет
И примет в гости, приголубит.
«Ты ж дитятко мое…» — промолвит
И трижды поцелует.

Поет то ангел, то девица,
В которой девочка рыдает.
И стих болит во всю страницу,
Которой нет конца и края.

Ты есть. Одна лишь. У меня.
Всего одна на целом свете.
Пред Богом только ты и я.
Прости, прости меня за это.

Я падал в черную дыру.
Лохматая стальная мука
Вонзала в очи мне иглу.
Возьми, возьми меня за руку.

К воде олени мчат тела,
Словно идут к причастью люди.
Ты у меня всегда была.
И у меня всегда ты будешь.

Мы от людей с тобой сбежим,
И как олени, выйдем к броду,
В конце пути испив в тиши
Из рук — начала жизни воду…

Чернеет дырка меж бровей,
И тает эта точка боли.
Я уж тобою отболел,
Уже отмучился тобою.

И не жена, и не сестра,
И не отрава, и не млеко.
Я умирал еще вчера,
А нынче родился навеки.

Лег крест вечернего окна.
Перекроил лицо и грудь мне.
Я буду выть на солнце, на…
Но о спасенье звать не буду.

Молюсь и солнцу, и луне,
И Духу, и Отцу, и Сыну…
А ты придешь, как и боль и снег,
И черный крест с лица мне снимешь.

1

Молюсь снегам и косам ее синим,
И старым ее туфелькам молюсь.
Молитвою сжигаю нежность уст.
Я все псалмы теперь уже осилил.

Но бьются хрустали молитв моих,
Молитвы тают, как на солнце росы.
Раб прославляет, только больше просит
Свою Царицу. Как один из них,

Бомжей, что просят хлеба — словно дара
Выпрашивает свет с ее тиары.
Но горький крест с рожденья ему дан.

Ему мерещатся живые тени,
Он, маленький, в большом миру затерян.
Охрип дверей распахнутых орган.

2

Охрип дверей распахнутых орган,
Но не решаюсь закрывать я двери.
И я уже гадалке старой верю:
Нет заговоров от любовных ран.

Холодный дымоход закашлял сажей,
Холодный в одиночестве снегов.
И я замерз от старых его слов,
Что время учит, что оно покажет.

Покажет — да, научит ли — не знаю.
Оно само в часах изнемогает,
Над временем бьет заяц в барабан.

В который раз упало небо, стены…
И с лезвиями к горлу лезут тени.
Я сторожу окна слепой экран.

3

Я сторожу окна слепой экран,
Забыв зверюшек мастерить из глины.
И все мои непрощенные вины
Затягивают раму, как туман.

Я умираю медленно, но верно.
Мне, дыбом встав, пропел волос аркан:
«Свободным хочешь быть — попробуй, стань…»
Ни крикнуть, ни вздохнуть, не вскрывши вены.

А был ведь шанс! Успел бы дорасти
До покаяния мгновенного: прости!
Перед глазами взвился рой осиный.

И — миг еще! — задушенный умру…
Одна моя надежда на сестру.
Жаль, осень ее в гости пригласила.

4

Жаль, осень ее в гости пригласила.
Сестры всё нет… Уж темень на поре
Холодная. Собака во дворе
Скулит, рычит в отчаяньи бессильном.

Пес глуп и стар, его замучил страх.
В подвале он скрывается от мыслей.
На морде слезы льдинками повисли.
Пес призраком гуляет во дворах.

И вторя этой жалкой песне псовой,
В тон пучеглазые подсвистывают совы.
Бродяга ветер с крыши на трубу

Срывается, стучит и пса изводит –
Сентиментальным голосом выводит
Ему элегию любовей и табу.

5

Ему элегию любовей и табу,
Поэту — долгая печаль рождает.
Он, как заблудшая планета, пролетает
Чужой для всех и сам себе трибун.

Он донжуан, пропойца и эстет –
Сегодня умер у ее портрета.
И пусть пересыхает речка Лета,
Когда надежды в ожиданьях нет.

Он снова жив и снова умирает.
И сам казнит себя, и сам спасает,
Сооружая из стихов заслоны.

Ему калины огненную точку,
Как маленький надежды уголечек,
Несет синица в вещем клюве снова.

6

Несет синица в вещем клюве снова
От зайца мне кусочек пирога
И слух: амнистию всем, кто в бегах,
Возможно, объявить уже готовы.

Я кровью вышиваю на снегах,
А не сбегаю, как вам показалось.
Хоть след босой петляет мой, как заяц.
Иду, пока еще я на ногах.

А чтобы не упасть, о Ней я мыслю,
Как об идее думают иль смысле.
Росу и солнце ее косы ловят.

На небе имя светится ее.
Так тихо. Слышно, как трава поет –
А это сонный заяц косит слово.

7

А это сонный заяц косит слово
Мое. Меня не видит средь травы,
Моей не понимает он игры –
Искать в словах себя и прятать снова.

Косе до головы три стебелька
Всего осталось. Но не крикну: «Хватит!»
Коса замолкла. Заяц: «Не-а, братик!
Еще помучься — поживи пока…»

Смеется тихо надо мною заяц.
Он старый, мудрый и наверно знает,
Что всё или мираж, или табу.

Всё ложь одна. И наша с ним игра…
Хоть на колени встал покорный раб,
Но снится кара и тиран рабу.

8

Но снится кара и тиран рабу,
Маркиз де Сад и Мазох ему снится,
И в небесах журавль, в руке синица,
На небе Вечный Царственный Гуру.

Тайн нераскрытых бездна остается.
Рабу всё безразлично, всё равно.
И не вернется бумеранг в его окно,
Зато ему винтовка улыбнется.

За облегчением он руку тянет к боли,
А в рабстве для себя находит волю,
И легок тяжкий хлеб ему… Таки́

Он брат наипрекраснейшей царицы,
И освещают тихие их лица
Алогий восковые ночники.

9

Алогий восковые ночники.
Печальных глаз янтарные лампады.
Я без тебя вернусь из листопада
Прямым путем оборванной строки.

Ты там… Ты где-то там осталась… сзади…
Ты где-то впереди на все века.
Упали-катятся с голов круги венка…
Я к лесу вышел, ты же вышла к саду,

И я не знаю, где твой сад зимует,
Не вымолвлю твое я имя всуе,
Но все с тобою помыслы мои.

Ведь ты конец и ты мое начало.
Мои слова не оправдать печалью –
Так оправдай доверием руки.

10

Так оправдай доверием руки.
Неверием не осуждай же в руку.
Молчим. Из наших сжатых губ — ни звука,
Мы вкладываем все слова в стихи.

И рифмами напитываем муки.
Ты кукол еще нянчишь. А мои
Солдатики, мои штурмовики
Погибли в окружении разлуки.

Мы слов полны́ изысканных, красивых.
Но слов бессильных, непроизносимых.
Молчим… И внешне мы почти бесстрастны.

А что в душе? Душа души не чует,
Душа бездушная же дома не ночует.
А ты пришла, только пришла напрасно.

11

А ты пришла, только пришла напрасно:
Любовь пообещала — не пришла,
Только прошлась, как по душе пила,
Нам подчеркнув, что чувствуем — контрастно.

Напротив сердца роза расцвела.
Коровки божьи облепили розу.
На сердце холодно, скрипуче, как в морозы.
И вместо снега — чистая зола.

Мы честно так любовью поделились.
Она же, неделимая, томилась.
Она ведь неделима и одна.

Несу, как крест, как горькую повинность,
Несу любви свою я половину.
Линейность чувств — Бог с ними! — не вина.

12

Линейность чувств — Бог с ними! — не вина.
Холодность чувств — заваленых снегами.
Прилипшие, раздавлены ногами.
На сердце ж — нестерпимая весна.

На сердце отмечает дни душа
Зарубками. Душа нетерпелива,
И ей мороз мерещится в огниве.
Так холоден ее сгоранья жар.

Жизнь жизнью, а игра игрой осталась.
Мы в чувствах разминулись, разменялись,
Ни в душах не сойдясь и ни в телах.

Нет выхода. Да и сестра уходит.
Идет зима великим крестным ходом.
К зиме сестру дорога завела.

13

К зиме сестру дорога завела.
Уж столько лет и зим сестры всё нету.
Скипят возы из звезд туда по небу,
Где мы детьми остались за века.

Весы нестойки, козерог упрям –
Плывут в возах старинных и незримых.
Вокруг возов летают херувимы.
И молятся возницы образам.

Я нынче так жестоко обеднел.
Для всех чужой, и все чужие мне,
Лишь боль — моя: везде и ежечасно.

А так, как не бывает, не бывает.
Моя сестра прощанье напевает.
А я молюсь. И боль моя прекрасна.

14

А я молюсь. И боль моя прекрасна!
Из чувств моих — прекраснейшее ты.
Алмазны иглы боли, золоты…
То вспыхивают враз, то тихо гаснут.

А я молюсь. Просты мои слова.
Молитва горяча и благодатна.
И боль соавтор мой и соглядатай.
Мне и твоим всем братьям голова.

Прости. Твой раб колюч, неблагодарен.
Он без тебя и темен, и бездарен.
Он без тебя молитвы все осилил.

Молюсь печальнейшей из берегинь
И маленькому туфельку с ноги,
Молюсь снегам и косам ее синим.

15

Молюсь снегам и косам ее синим.
Охрип дверей распахнутых орган.
Я сторожу окна слепой экран.
Жаль, осень ее в гости пригласила.

Ему элегию любовей и табу
Несет синица в вещем клюве снова.
А это сонный заяц косит слово.
Но снится кара и тиран рабу.

Алогий восковые ночники
Так оправдай доверием руки.
А ты пришла, только пришла напрасно.

Линейность чувств — Бог с ними! — не вина.
К зиме сестру дорога завела.
А я молюсь. И боль моя прекрасна.