«Метр (ритм – Л. Д.) не просто метр, а весьма занятная штука, это разные  формы нарушения хода времени. Любая песня, даже птичье пение – это форма реорганизации времени…Метрическая поэзия разрабатывает разные временные понятия»

И. Бродский

Ну и год выдался для «Графомана»! 2014! Уж на что печатное слово живо и всюду поспевает, а сей год и себя превзошло.

Пересматриваю годичную подборку газетных номеров, а больше в памяти перебираю (ведь запоминается всегда самое важное и значительное из прочитанного) и безмерно радуюсь, что есть еще не заангажированные издания, собственно и призванные как таковые формы печатной мысли искренне летописать саму жизнь, воссоздавать ее замолченные пустоты, незамеченные глубины, воспитывать наш воспринимающий аппарат, улучшая вкус, развивая ум и обогащая красотой сердце. Это и есть прямое назначение литературной газеты – лучше-то ведь никто и не скажет, не положит как хлеб правды  на душу. Ведь пишут в издание всё люди талантливые, глубоко думающие, знающие – писатели, публицисты, поэты, аматоры (весьма талантливые) и совсем юные корреспонденты, духовным опытом и окрыляющим вдохновением «описывают недоступный для слишком многих уровень духовной жизни… утоляют тоску по истинному масштабу существования» (Лурье).

Не всё, конечно, было ровно в публикациях «Графомана» 2014 года, особенно это касается полемики на болезненную тему «украинских событий». Всё же, по выражению Поля Рикёра, «идеология гноит реальность в символической тюрьме, тогда как свобода и система суть антонимы». Поэтому многие отзывы «под горячую руку» мало имели места с объективностью. И налицо выплывало не «страстное поэтическое отношение к реальности (как у Достоевского и Бродского – Л.Д.), которое требует принципиально отказываться от собственной идеологии (не говоря уже о государственной – Л.Д.), то есть от стройной и устойчивой системы взглядов, ибо реальность, жизнь как таковая превосходят любое логизирование» и в толковании своем нуждаются не в догмах и законах, а в любви, которая «превыше закона, ибо Премудрость заключает», – а напрямую и меж строк проглядывало осуждение инакомыслящих, неприятие и, что самое обидное, не чужой, «вражеской» идеологии, которая, как было сказано выше, «гноит реальность» (а точнее ее фальсифицирует), но выползало неприятие простой человеческой реакции на несправедливость, общечеловеческого зова сердца «не за» или «против» – а сквозь кордоны отживших правил, норм и уже не действующих законов исчерпавшей себя формы государственности.

И это печальное подпадание под идеологический каток, даже не осознанное пусть, даже на уровне эмоций и «праведного гнева», только подчеркивает и усугубляет степень несвободы мыслящего существа, а в нашем случае, существа творческого, пишущего, серьезно, а не огульно, вникающего в происходящее вокруг него и в мире, эстетикой формирующего этику, направляющего ее развитие, а проще сказать, моральные идеалы общества. Да вот беда… Общество-то не ровно, не однородно. «Бедой России (да и не только России – Л.Д.) было и есть интеллектуальное неравенство, разделение общества  на народ и интеллигенцию» (Лосев). И не поэты ли, не поверенные певцы народной души призваны быть мостиками, проводниками, объединяющими всё человечество перед угрозой всеобщего хаоса и разрушения?

Потрясли в «Графомане» за 2014 год творческие подборки народных наших северных сказительниц, до слез перепахали, думаю, души многих читателей их трудные судьбы, врачующая незлобливость и беспримерное присутствие духа.

Много сей год принес и новых имен-открытий в поэзии и прозе. Имен перечислять не буду, чтоб никого не забыть и не обидеть, ведь мое мнение субъективно и навряд ли представляет интерес.

Запомнились исторические очерки о деятелях культуры, особенно обзоры судьбы и духовного наследия, литературоведческие портреты наших северных классиков, аж перечитать их вновь захотелось, их избранные сочинения. Перечитала!

Но особым, нежданным подарком от «Графомана» (низкий поклон Коле Васильеву, как главному редактору!) для нас, северян (да еще Плесецкого района) стало обсуждение фильма А. Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» и, конечно же, интервью с самим киногероем.

Фильм для меня прозвучал как откровение. Именно прозвучал. Ведь видеоряд с кадрами неповторимой нашей природы и портретной галереи земляков неотъемлем и даже, не побоюсь сказать, определен сказочно-выразительной нашей северной говОрей, ее уникальной богатой структурой, хотя и не прозвучавшей в полную силу в фильме, но подспудно присутствующей, словно за кадром, и льющей свет белых ночей через прожектор синема. Ведь родная речь – это сама душа народа, ее камертон. А вот, жалко, не прозвучала во всей красе в фильме, поскольку обидно забивал эфир пикающий мат. Такая у нас нынче покалеченная речь – а значит покалечена и душа?

Когда-то на творческой встрече со зрителями тот же А. Кончаловский, вспомнив о влиянии кинематографа на человека и на развитии культуры в целом, отметил тенденцию в музыкальном сознании (особенно молодежи) воспринимать жизнь через призму кинокадров, как и музыку и любой другой вид искусства. И чем учащеннее движется видеоряд, тем убыстряется ритм. Поэтому-то с начала 80-90-х на замену киномюзиклов широко стали создаваться, наряду с блокбастерами и боевиками, и ритмические адаптации классической музыки – в ритме диско. Добавили ударников к Баху, электронику со спецэффектами – и часть молодежи, неискушенная классическим музыкальным образованием и с детства не приученная слушать великих в оригинале, начала с интересом воспринимать сложное творчество знаменитого полифониста из Тюрингии и других маэстро, хоть и в таком, несколько вульгаризированном виде.

К сожалению, ритм нашей обыденной жизни зачастую задает сквернословие (вроде как в любую трудную минуту и опереться не на что, как только на ругательное слово) и это четко отражает кинокадр. Досадно, что из некогда популярно называемой просто «связки слов» мат превратился в некую ударную, сильную долю музыки народа, его культуры и души. Не много ли он на себя взял? Мат-то?

Но мне очень понравилось, что интеллигенция уже перестает себя отделять от этой музыки (это видно из отзывов на фильм и чувствуется по видению самого Кончаловского, по тому, как выставлена картинка в кадре, как режиссерский глаз фокусирует только нужное, и ничего лишнего нет в сценарии, в актерской игре, ничего нет чуждого семантике Севера, как точно выхвачено кинообъективом только основное и насущное, без боязни провала или же скуки, без наигранности и слепой назидательности). Представитель интеллектуального труда перестает заискивать перед народом, поскольку себя уже не отделяет от него хотя бы в лучших своих побуждениях и ежедневными буднями в быту (ведь они тут по деревням приравнены к общему знаменателю и одинаково тяжелы для всякого), высокомерно не поучает его, не берется судить, поскольку там где суд – там и любовь отлетела.

Однако в наших силах задавать нужный ритм, нужный слог звучанию душ, чтобы они поистине пели, а не жалко, примитивно пипикали. И в этом нам поможет наша речь, а северная особенно, которая единственным прижившимся в ней вопросительным интонированием словно взыскует лучшего бытия, выспрашивает его у батюшки Севера, вырисовывает кропотливым умом и, смею надеется, строит. Нет ли?

Величье северной глуши
Проглянет в слове на морозе.
Хоть спорь, хоть плачь, а хоть пляши –
Всё с интонацией вопроса,

Всё уточняющей: «Нет ли?»
Единственная сохранилась
В говОре северной земли…
Она одна и пригодилась:

Столь быстро, кратко говорить
Перед природою кромешной
Понудило в слова вместить
Вопрос-ответ – приют надежды,

Что всё вот так, да и не так.
А как должно быть, без изъяна.
Принц Гандвиг наш-то не простак.
А дух Отца – дух океана –

У сельских мудрых дурачков,
Не пьющих, как это не странно,
Толкующих сей мир бочком,
В сторонке от больших экранов.

Величие-то в простоте,
Которое не всякий нажил.
А мат – хожденье по нужде,
Да только ртом – чего уж гаже, –

Окостенение ума
И следом – озверенье сердца.
Из ругани хлобыщет тьма…
А от нее итак не деться:

Полярна вон, как грязь жирна,
Одно спасенье – в долгом снеге.
Набелят жонки полотна,
В Двине полощут да в Онеге.

Глядишь, молочные пойдут
До морюшка тугие воды.
Поморы затемно встают
Перед живой стеной Природы,

Как на молитву – сам на сам…
Дыханье океана веет…
И так – весь день у них как храм.
И так всю жизнь – молчат и верят.