Я сны далекие, как снег высоких гор,
И чистые, как родники в колодцах
Перетоплю мечтой великой, и костер
Этот поднимется до солнца.
И по его ступеням и лучам,
И по фосфоресцирующим искрам
Придут на Землю лучшие из чад,
Божественным проникновеньем брызнув…
Гудит на целый мир
Отчаянная муха:
И нелегко летать,
И ползать тяжело,
Когда тебе достались
Лишь от духа —
Лишь крылья, да и те
Несут один живот.
А есть ведь высшее предназначенье!
И даже мухи знают устремленье…
Венчик ты нагой
Лепесткам растенья
Да на мой огонь,
На мое цветенье.
Как живешь ты там?
Далеко ли? Скоро ли?
Ты венок цветам
Да на мою голову.
Ты венец слезам
Да на сердце ждущее.
Драгоценный самый
Камешек из будущего…
ах, вишня!
ты цветешь
перед рубином сочным —
свежее юных лет,
светлее белых зим…
и аромат метешь
в душистых многоточьях
перед
раздавленными ягодами вин…
Иногда мне кажется,
Что болезнь права —
По пятам увяжется
Слабость, сон-трава,
Чтобы в тяжких сумерках
Свет не пропустить,
Чтобы что-то умерло,
Что слегло грустить…
А я всё так и не согрелась
В живых проталинах сетей:
Душа уже к весне «разделась»
И растворилась в наготе…
И тчет ажурную безмерность
Разреженного духа смелость…
доедают муравьи
запустение глухое,
и светлей весны покои
чистотою от любви…
Ходила к замку каждый день —
Была в душе заточена́ я:
В ее и башне, и узде
Стен крепостных, тоску черпая.
То мнила горничной себя,
Монахиней, то королевой.
Но все отпало перед белой
Единой сутью бытия.
И своды начали расти,
И рвы наполнились водою,
Природа вырвалась на волю
И оживила все пути.
Теперь я в замке том живу.
И дух мой странствует повсюду
И на зубцы, как стрелы чуда,
Нанизывает синеву…
Мне кажется — весну рождаю…
Ношу всех почек остроту
И изумрудов наготу
От тесных догм освобождаю
И искры свежести пряду…
Коснется головы чалма.
Ты изнутри меня посмотришь
Высокой строгостью чела
Из двух пронзительностей острых.
Но в мягкой ласке бороды,
Что спрятала в усах улыбку,
Пойму, как благодатен Ты,
Внутри Тебя Домой проникнув.
Нет порывов, нету слез —
Но сильнее чувства стали.
Сердце светом налилось —
И они затрепетали
Большей скоростью огня,
Тоньшей легкостью созвучий…
Острота уже не мучит,
А полней дает понять.
А восторженности шум,
Что растрачивал богатства,
К ярким граням зажигаться
Направляет слог и ум.
«Чем хуже, тем лучше» —
восточная мудрость.
Ты у Стены —
Ты уже в главном…
Ты близко…
Контуры тайны
Видны
На обелиске…
Плачь и стенай
У Стены —
Ты перед дверью.
Но дотянись
До струны
Двери-доверья…
Влейся в ее ширину,
Встань — высотою,
Плач у стены
Обернув
Счастьем-волною…
Видишь,
Как тверди ясны,
Выстоять — стоит.
Это последней Басти-
лии
стоны…
Под счастьем мокну не спеша…
А водосточных труб каналы
Льют серебро, весь берег правый
Вмиг с левым берегом смешав.
Одной рекою шум тепла!
И зонтик вогнутый бокалом
Везде горошины прокапал,
Куда я по пути зашла…
Одной стекаемой стеной! —
Значит для всех… Но кто-то плачет…
И я все таю на удачу —
Что вы промокнете со мной…
Моя кефара —
Звон и свет мечей
И благовоний
Тонкие разводы…
Упал в ответ
На лотосные воды —
О фиолетовый! —
Из всех цветов-огней…
Воля моя пылающая!
Ярый порок изжигающая…
Ты страха боли сильнее,
Ты этой жизни длиннее…
Счастья
Жар-птица летающая!
Огненный мир восхищающая…
Я сплю,
Как спят зимой медведи,
Посасывая с пальца стих.
Как под корой среди отметин
Поток березки сладко спит.
Как в огороде, возрастая,
Не видя истинных вершков,
Спят корешки —
Весна живая
Их кормит радостью с рожков…
фиолетовые прозрения
между жизнью и смертью трение
так на грани почти совпадения
как соринки фиалки из глаз
просыпаются о́т часу час
только слез пока больше у нас
белое сердце
пурпуром тает,
красное сердце
млечность рождает…
белое с красным —
первые краски
миропомазанья,
мира познанья…
альфа — омега
пурпура — снега
огненной сути
груди человека,
белого яня —
красного иня
двух незапамятных
нас, половинок
Горя глубина
В море отойдет…
Черная волна
Не одних широт
Здесь не раз еще
Запроточит вспять.
Но к земле прибьет —
Счастье подымать…
По тому,
Как слова изживутся,
Я пойму,
Что сознание спит.
И молчанием
Башни взметнутся
Храма-дерева
Белой тоски…
И вонзаясь
Все в новые дали,
Созерцая
Сквозь мглистую тушь,
По тому,
Как слова заиграли,
Я приму
Расцветающий душ…
пепел солнца
просыпан в глубины
естества твоего,
и горячие капли рябины
прорастут из него...
возжиганье
бессмертного феникса,
восхожденье любви…
кровь вином дозревает и пенится
в солнцах мыслей твоих…
огромны
львы твоих надежд…
спокойны, чутки и серьезны…
теснят неверие невежд
и не страшатся пыток грозных…
неторопливы,
грациозны
и без земного неба звёздны…
Такого холода не знала и зима,
А вот теперь — будто открылись шлюзы,
И бурю буря погоняет, темень — тьма,
Чтоб всяк прочувствовал, как близки неба узы
И как нужны, священны и тихи́…
Ведь для того и распахнуло небо двери,
Чтоб каждый написал свои стихи —
Горячую поэзию доверья.
1
сердца их целовать —
и губы отморозить,
обломки кровных льдов
растапливая в сны…
и онемевшие уста
печать ту носят
как щит
наивному дыханию весны…
2
весна наивна и тонка,
хрупка — в стеклянном треске снега…
из тайной свежести ледка
струится явным первоцветом…
весна уверенна, смела
и не боится ошибаться —
всю землю заново смела
и посадила разрастаться…
3
зерно огромное Земли
весною всходит
и наливается вдали
по небосводу
и понемногу
в каждом сердце набухает…
зерно земли, мечты зерно,
весны дыханье!..
Уравновесит радость боль,
А крылья выросшие — тяжесть.
О сердце бедное, доколь
Еще бросаться будешь в крайность?
То в пир, то в голод, то в застой,
Переплетаемый пожаром…
Пока не станет точка шаром
Всей середины золотой.
* (с лат.) — золотая середина.
с зонтом не выстрелянным
девушка бредет,
хотя и дождь идет,
и снег метет…
но сердце голое
она не прячет —
оно слезами огненными
плачет…
Кто тьмою делится, тот еще больше потемнеет;
дающий свет, в себе его умножит.
Ты, — знаю, — черный человек,
Хотел вернуть меня в былое,
На окровавленный разбег
Страстей, давно изжитых мною.
До утонченности греха,
До филигранности насилья…
Но силы высшие стиха
Меня в миг страшный уносили.
Ты оттого и «посветлел»,
Что поделился своей тучей…
Но вот опять ты не у дел,
И тьма как прежде тебя мучит.
А ты попробуй свет отдать,
И он стори́цею вернется…
И даже горе улыбнется,
Чтоб сердцу милостыню дать…
когда-нибудь падет заклятие с ворон…
и каменную роговицу клюва
заменит нежный рот, а каркающий стон
исполнится и флейтою, и лютней,
тела уродливые старые падут,
и выйдут девушки прекрасные наружу,
и белые одежды навлекут
на обнаженные расправленные души…
Несла у сердца хлеб, и мед
Стекал из глаз и сладко капал
На хлеб — округленную карму,
Просоленную наперед.
Уже ни горечь не нужна,
Ни боль солончака и глины…
Лишь сыпал ветер зерна тмина,
Чтоб я их в будущем нашла…
огненные облака набежали,
солнечностью молока поражали,
мягкие курились гора́ми,
сладко напоили ветра́ми…
сама себя послала за подснежниками —
тепло сквозь тьму и холод пробивать,
весть лепестка, морозами отверженную,
в бесстрашии цветенья собирать.
агрессия духов и жвачек,
невежественный шепот скук
и восходящий не иначе
как по фонтану сердца звук,
что пестуют смычки и руки
в доступном таинстве игры…
и — о танталовые муки! —
не слышать музыки пиры…
баян распахнет до крови́
меха молодые
и старые вина свои
высо́ко подымет,
и будет огонь нагнетать
широким дыханьем,
гармонию, сжатую вспять,
расправив мехами…
так тяжко…
выйти и взглянуть
на изменения земные…
да это всё весна! — навыверт
перетряхнула жизни суть…
бьет солнцем в глаз,
а ветром в бровь
и запахами нос сражает…
и мир беременный рожает,
не уместив в себе любовь…
всплывают вверх духи́
от модных дам блестящих,
и ку́пола верхи́
вбирают аромат…
а какофония
от болтовни изящной
слабеет с люстрами,
туша за рядом ряд…
и тянут шеи девушки с балконов,
в предвосхищении
сквозь занавес глядя…
как будто бы
к единому канону
нестройность мыслей в зале
подводя…
хотела радостью
со всеми поделиться,
да кто ее поймет,
прозрачную — увидит,
иль в страницах
над строчками прочтет…
кто щедрую, простую —
не осудит:
не громка доброта,
а в простоте,
как в оголенной сути,
глубинней красота…
довяжет карму горькую весна
и побелеет, но не снегом — цветом…
раскроет сердце настежь, до красна,
одним единым сужденным заветом —
идти вперед и жертвенно гореть,
и поднимать плодами над землею
высокий смысл всех человеколет,
и падать просветленною золою…
и голь озябшая наполнится…
и боль седая усладится…
лишь надо пережить бессонницу,
довязывая ночь на спицах…
На паркете проступит смола,
И запахнет колючим бором…
Как же я тоску проспала —
По живому весеннему взору.
Столько скрещенных игл пронеслось,
Столько выросших линий срубила.
Лишь теперь пробудилась всерьез
В отшлифованном дереве сила…
фиолетовые заморыши…
ярко брызнувшие в лесах…
на истаявшем снега донышке
опрокинули небеса.
и своими негромкими солами
что есть силы пошли синеть.
хрупким, первым, лучистым золотом
между голью и болью — звенеть!..
Почти перегнившие листья,
умытые стаявшим снегом…
своим ореховым блеском
так обостряют взор.
И вижу в трухе их истлевшей
отблеск огней отлетевших.
Кланяюсь им низко —
как будто в поклоне предвидя,
как скоро брызнет оттуда
зелени новый костер…
Не хватит смелости,
то хватит красоты,
чтоб дописать до истинной свободы…
Взывают каждым семечком
сады,
и земли плачут
каждой каплей пота.
Вспаши, взрасти —
пока ты еще жив
и проступают знаки на ладонях.
И каждой вспышкой света
дорожи,
ныряя в ее краешек бездонный…
Тело мое хрупкое, не тай
От огней в груди — благословенных.
Только-только наступает май —
Я хочу испить его мгновений.
Все пряду воздушную кудель,
Чтобы сшить тебе в защиту платье…
Утешает меня добрый Лель:
Золотые — дудочка и лапти…
Ивушка нагнулась помогать,
Тянутся ручьи, цветы в орнамент…
О, как любо Солнце познавать,
Даже если оно жжет и ранит…
Сижу я у развилки двух дорог
И наблюдаю это раздвоенье.
Есть у меня сторожка, пес у ног
И не истоптанных снегов уединенье.
По тем дорогам движутся огни,
Летят машины, люди, дирижабли,
И если бы они только могли,
По двум одновременно бы бежали…
Зайдет на чашку чая редкий гость.
Мы помолчим, затеплятся улыбки, —
И разведем большой огонь, авось
Кто-то заблудится в ночи — найдет калитку.
И может перестанет выбирать,
Искать, делить на «лучше» и на «хуже».
И будет без дорог уже шагать,
Высвечивать в сторожке тела — душу…
Месяц в небе безрогий стоит —
Обломали завистники…
Все равно он блестит и звенит
Драгоценными мыслями.
Он меняется,
Как и всё с ним,
Он рождается заново.
Оттого-то и неуязвим
В миг удара внезапного…
Без мужества — какой же воин?
В бою же первом подведешь.
В руках твоих дрожат иконы,
И страх над сердцем точит нож.
Ты сбросил старый панцирь с тела —
Оздоровилось и оно:
Ручьями неба зазвенело
И утончило полотно.
Теперь пора ковать щит духа
И светоносный строить вал.
Ну, подымайся из разрухи —
Ведь кто не пал, тот не восстал.
— Скажи мне, друг Григорий,
Душа Сковорода,
Куда уходят горы
Сердечного труда?
В какие подземелья
Приходится светить,
Чтоб страхи, суеверья
Отсечь, искоренить?
Сказал мне Гриша Саввин:
— Все эти горы в нас,
Пещеры и дубравы,
Благой и скорбный час.
Мы с ними вырастаем
И углубляем свет.
Для человека, знаю,
Другой дороги нет.
Лежу —
И на небо гляжу.
Гляжу —
И на небе лежу!
По бокам
Совсем по-домашнему
Ныряют вороны
Отважные.
Облака проплывают
Клином
Неторопливо…
А внизу —
Древние как земля
Тараканы
И нудные как тоска
Наркоманы.
Тараканы скребут
По сусекам как мыши —
Им хочется выше.
Наркоманы
Из маковых крох
И головок пустяшных
Строят
Вавилонскую башню.
А небо всё дальше
И дальше…
Смотрю —
И глаза протираю —
Неужто парю? —
Летаю!
В руках —
Книга
И хлеба коврига:
Книга как птица
Развела страницы,
В душу взмахнула —
И я …заснула.
Звенит мое темя
Скрипичным ключом,
Басовый — продетый в ухо.
И первым во лбу расцветает лучом
Трехлистая лилия духа.
А сзади на шее —
Протяжной струне —
Играть мотылек примостился.
И на перекрестье плеча
Вся в огне
Звезда молодая стучится…
Ты не муж мой,
Ты — мой муз:
Полных взглядов вдохновенья,
Необычных брачных уз
И иных прикосновений —
Тише ядрышка в зерне,
Тоньше шелковых побегов…
Муз и муза — в едине-
нии богочеловека…