Сколько Червяк помнил себя, то есть с раннего детства и по сей день, он всегда копался и земле. Она — черная, лоснящаяся, порою черствая как сухарь в дни засухи, а порою липкая как грязь в осеннее ненастье — лежала перед ним и позади него, заслоняя собой всё вокруг и даже небо…

А Червяк жил на ней, как вол пахал ее, рыхлил, делая многочисленные ходы и выходы, ел ее и укрывался ею, ложась спать. Лепил из нее для себя нехитрую утварь, глубоко хоронился в ней от недругов и даже во время тяжелых болезней выбирал места последнего успокоения, но часто, обессиленный, не мог до них доползти и со временем бросил эту затею, думая: «В конце концов, не есть ли вся Земля одна большая могила, и не так уж важно, в какой точке ее помереть…»

Отнюдь, Червяк не был пессимистом. Он понимал, что земля — это его дом, его хлеб и единственная возможная реальность для него. И он работал на ней со всею жаждою трудолюбивой души. И он любил ее, как любят истинные хозяева свой кусок земли, хотя она ему и не принадлежала. Он наслаждался ее цветением, плодоношением, увяданием и временным запустением, видя в этих переменах великое Колесо Жизни… По сути Червяк был изрядным философом и трудягой, чем смешил своих собратьев. Они, выбравшие себе более легкую судьбу и более высокую: в цветах, на деревьях и даже в людях (это называлось у них «выйти в люди»), насмехались над ним, говоря: «Ну что ты всё копаешься в грязи? Смотри, как нам вольготно и бесхлопотно живется в бутонах цветков, в яблоках и сливах… Посмотри, как мы счастливы, упитанны и изысканны… Что ты надрываешься за зря?»

Но Червяк, промолчав в ответ, думал: «Зачем пожирать Прекрасное, если им можно насладиться просто глазами, сердцем? Зачем высасывать из хрупкой розы ее благоухающие соки, заводя в лепестках целое хозяйство, чтобы роза зачахла, не успев выпустить всю свою красоту? Зачем точить медоносную грушу: чтобы она раньше времени сгнила и упала, так и не изведав радости созревания?»

Червяк был еще тонким ценителем красоты. Поэтому и пошел на черную и тяжелую работу, бежа от «легкого» хлеба, лишь бы не ломать Прекрасное — ведь оно так хрупко и призрачно, как легкая дымка неба, которого из-за земли почти не было видно… А, отчасти, он всё еще оставался на земле, так как она его выбрала, да и судьба поставила его на этот пост: значит надо пахать…

Но Червяк вместе со всеми все же ждал прихода Великой Мечты. Сколько разговоров о ней было. Особенно в дорогих салонах и окололитературных светских кругах. Судачили, спорили, представляя Мечту — то Прекрасной Незнакомкой, то Доброй Волшебницей, то Богиней Счастья. А самые экзальтированные из них ждали ее как Мессию, со дня на день — изнывая в ожидании и махнув рукой на всё земное…

А Мечта пришла — Матерью Матерей, в образе зрелой, но чуть уставшей женщины. С большими и немного грустными глазами, с густыми, длинными, пшеничными волосами. Ее орлиный, словно летящий, нос и пульсирующая белая жилка на его кончике говорили об устремлении. Щедрая грудь дышала ровно и мягко. Чуть большеватые трудовые руки словно пытались побольше обхватить в объятия детей Земли. А крепкие ноги и сама походка — выдавали силу и невероятное напряжение…

И наконец, Мечта пришла. В этот день она подошла к каждому живому существу на земле. Когда она целовала цветы и, видя в них паразитов, скорбно вытряхивала их. А, решив подкрепиться и сорвав грушу или яблоко, гневно отбрасывала его в сторону, завидев там кишащих и просящих червей…

Уставшая за день, прилегла Мечта на землю и восхитилась ее мягкостью и распущенностью. И так ей хорошо было здесь лежать, так радостно и спокойно, словно в колыбели, что Мечта почувствовала себя маленькой девочкой, сладко зевнула и заснула, рассыпав свое ожерелье из семян-желаний и даже не заметив стоящего перед ней Червяка, который в почтении склонил голову…

Пока Мечта спала, Червяк с волнением и грустью смотрел, как всходили и подымались оброненные Мечтой чужие желания. Ведь он не успел попросить для себя одного — желания узнать небо… Горюющим и застала Мечта Червяка, когда проснулась, и строго спросила его:

— Ты плачешь об утерянной награде? Но разве ты не работал бы и дальше так же самоотверженно и честно, зная, что ничего за это не получишь? Ты же познал радость труда и радость исполнения чужих желаний. Смотри — как они заколосились на твоем поле…

Червяк глянул на свою землю — золотую от пшеницы и пеструю от цветов и понял, как благодарен Мечте за свою любовь и к земле, и к работе, и к людям. За умение трудиться да за счастье сгодиться там, где довелось жить… В волнении прижался Червяк к стопе Матери, поцеловал ее, сотрясаясь от слез. И так его рыдание передернуло ему плечи, еще раз и еще раз, что он даже не заметил, что это пробились из его пульсирующего тела нежные мокрые крылья. Мечта загадочно улыбнулась Червяку, дунула на него, обдав золотой пыльцой, и тот взлетел в небо самой настоящей бабочкой. Сел на золотые пшеничные косы Матери Матерей, и они полетели… И сейчас летят — никак новую пашню ищут.