Когда в домах затихло все до завтра,
когда уж месяц вышел из-за гор,
когда спартанка Киева, не Спарты,
лишь я светила окнами во двор, —
тогда из пустоты, где темень плещет,
где поднималась башня на котурн,
мне кто-то душу тихо взял за плечи —
заговорил шопеновский ноктюрн.
Какие-то магические пальцы —
они немели на каком-то «фа».
Прислушивались…
И боялись фальши.
Так, как боится и моя строфа.
Они болели, мучились, просили.
Откладывали славу напотом.
И эту фальш развеяли, разбили,
и аж белели, так сплетались в ком.
Никто не знал. И знать это не должно,
как здесь ломает пальцы виртуоз…
Счастливый, кто еще играть не может.
Он сам себе Шопен и Берлиоз.