Если честно, молодую поэзию так тяжело читать: заборы терминов и понятий, «концептуальных пятен и вылинявших потеков» и просто мудрствование — талантливое, но разбитое на тысячи осколков в коих глядится самолюбование. А хочется живого цветка — с росою из слез и звезд… И таким цветком, мне кажется, одарил всех нас Коля Алхазов — первой своей, вышедшей в этом году в издательстве «Александра» (Таллинн), книжкой стихов «Кровь травы».
Эти стихи нужно читать, затаив дыхание, чтобы не прослушать или вообще услышать… Это как берешь в жменьки горсти драгоценных камней, а сквозь пальцы что-то непременно упадет. Поднимаешь — падает другое — и так до бесконечности: всё познаешь и находишь что-то новое.
От их языка веет высокой городской культурой — старых мастеров, средневековых городских романсов с луной и порванной струной сердца, «заглядывая в светлые лица одиноких фонарных столбов». Многовековой культурой, которая жестоко, но прекрасно рафинируется бездомьем, одиночеством и даже потерянной Родиной, но тем ценнее каждый камень, положенный на новом месте. И новый Датский город в Колиных стихах так бережно облюбован и незримо представлен нам. И море, которое ходит по пятам, и в свежесть которого автор словно окунает бороду и из обрывков застрявшей пены на прядях выдувает пузыри наподобие мыльных…
«Где же ты моя земля босоногая?
Со скалистыми взморьями
беспечными пляжами золотого песка.
Где поляны тюльпанов,
красногубых в весенних лучах?
Где луна в зимнем небе багряная?»
Особенно полны и хороши стихи без знаков препинания. Это eщe шаг в мастерство. Это eщe одна грань свободы языка, выдержать которую не так и легко. Верлибр дался» А вот чтоб набор слов не был простым набором, чтоб каждое слово читалось глубоко — и вдоль и поперек — это уже настоящее прозрение. Эти стихи можно читать и снизу вверх — слова «играют» и отбрасывают радугу смыслов…
«ты подарила улыбку
как дарят разлюбленным
солнце
позолотило лицо
отчужденье
горьким светом последней встречи
перед дальней дорогой
по жизни не придумав
как гибнет счастье
звездой
исчезая в небе»
В познавании себя, в изучении своих «поз» настоящий художник едва ли будет лицемерить. Он искренне смотрится в зеркало и любит свое отражение. Это тоже духовный опыт, который помогает и нам, читателям, узнавать себя… «Учиться — значит меняться». Хорошо, если художник перерастает свои зеркала и открывает окна… Стремясь к прозрачности, утончается, светлеет и сам, и уже через него, как через канал, пульсирует сама Жизнь, меняются миры. У Коли много окон в поэзии. Много воздушного пространства. «На месте упавшего зеркала».
Поэт — существо многообразное, синтезирующее» Как серафим, который:
«кормит хлебом
уличных голубей —
после полета так хочется есть».
И у которого за спиной кроме поэзии еще две пары сильных крыльев-помощников, способностей из других видов искусств. Которые помогают глубже видеть, точнее передавать и обобщать накопленный творческий материал… Наряду с субтропической (!) артистичностью у Коли недюжинный талант к живописи. Вот оно — от насыщенных картин юга до едва уловимых намеков «Розового иероглифа». Также искусна графика трехстиший» Не знаю, пишет ли поэт с натуры, но именно в графике, как в сжатом символами и рисунками пространстве, видишь корни этих точных росчерков карандаша:
«Она Она и есть окно
окно с двумя створками-
и крылья» половинами «делящими мир
на
я — здесь
но ты — там»
А вычленение из всего сущего «ты», как единственной осязаемой реальности, предполагает место и время — то «мгновение, что прекрасно» — остановка его, фиксация:
«И ты
стояла
тут».
Оттого и горечь, что «ты» ускользает…
Но видно, по всем стихам и по духу книги, что поэт освобождается и от этой прекрасной майи» И делится с нами своей свободой, как хлебом, как кровом. И как завещал Велимир Хлебников: «Смотреть на себя, как на небо, и вести точные записи восхода и захода звезд своего духа», мы находим в стихах («Солнце и я», «Я видел…», «Кто запретит мне дождь…», «Независимость») эти ценные переживания, тончайшие внутренние открытия — свободы человека, его души» Эту «борьбу ржаво-огненного с ржаво-голубым» и «- упирающий взгляд изначально в голубую твою правоту…»
И еще, так радостно набрести на страницах книги на потрясающие по простоте и легкости зарисовки — легко в них входишь, обживаешься, но вдруг всплывает неожиданность видения и покоряет мгновенно:
«мы столкнулись с тобою однажды
прямо на улице в шумной толпе
так
будто дети
случайно набредшие
на свалку старых игрушек
и
обрадовавшиеся этому
очень
мы молчали
а глаза целовались
с губами
тайком»
Такие стихи стоят и качаются золотистыми облачками и выказывают за собой спрятанную простодушно-детскую улыбку автора…
И, наконец, важная тема осмысления собственного труда и места в жизни.
«Шепоток вопиющего (во пустыне — Л. Д.) в среде толпы»… Поэт как вечный труженик мечты» возделыватель на ниве «трансформации мира». Не щадит себя, своих возможностей не переоценивает. Но — «поношенные глаза»… — это ж как надо всматриваться в бесконечность… «Смахнув с улыбки пыль, а может быть слезу» — а думается уже затвердевшую соль… «А этот гул что валится из горла»… «Если каждый вдох дается точно на шее затянута веревка»… «Собственное лицо проснувшего ребенка»… «Держа широкие карманы наготове с песчинками из Вечности»… «На высоте опушенных ресниц»…
Поэт всё же превозмогает: свое страдание, и то, что вбирают вокруг его открытые глаза. И поднимается, «всё больше и больше теряя вес», и поднимает за собой других. Это же и есть трансформация мира — освоение новых высот, расчистка новых дорог для духа.
Когда — уже «губы вместо губ
тянутся к сосцам
Млечного Пути…»