Не спиться тихим Рождеством…
Всю ночь, тепло оберегая
В себе, как свечку под стеклом,
Горю, в стихах изнемогая…
С подружкой-печкой наравне
И с пледом стареньким на пару.
Жизнь где-то дремлет в стороне…
А здесь у нас — Звезда в разгаре…
С такою радостью бездомной
Иду вдоль праздничных витрин
Из мишуры огнепоклонной,
Из дорогих мерцаний вин.
С такою щедростью пропащей
Не «прилипаю» к дорогим
Подаркам в золоте шуршащем
И потому вдвойне чужим.
С такою нежностью тепличной
Вдыхаю Дедушкин мороз.
С такою верой «неприличной»
О волшебстве твержу всерьез…
Из нашей жизни почерневшей
Вы проступаете, светясь…
Иконовязь… Иконосвязь
С далеким небом изболевшим.
Как радостно глазам ловить
Еще высоко пух Ваш ясный,
И тут, внизу, перехватить
Губами, алчущими красно,
Среди замерзшей суеты
Скользя и падая-хватаясь
За воздух — и не знаешь ты! —
За чуткий посох Николая.
Жизнь остановится на миг:
И капля удлинится в кране,
Затихнут вещи, и двойник
Вина углубится в стакане;
Замрут нехожено часы,
Окаменеет пыль столетне,
И мыши позабудут сыр
Тащить за дырочки в передней;
И свечи внутренним огнем
Зажгут податливый свой мрамор,
И ночь, и день в посте одном
Посеребрят оконно рамы;
Легенды в людях оживут,
А мифы сказочно в животных;
Взовьется ласкою твой кнут,
Ярмо заблещет подноготно
Легчайшей радостью цветов;
А строки, писанные эти
На ветхом лоскутке шелков,
По ниточкам растащат дети.
(Н. Кумановской)
Мой друг, как сладко засыпать,
Внезапно вспомнив о богатстве,
Каким умеет наше братство
Часы в беседе коротать.
Любуюсь красотой твоей —
Старинных мастеров камеей,
Где хрупко истина давлеет
Над искаженьями идей.
Где выдержанной речи вина
Напоят редкостью глубинной,
И где пройдется нежно кисть
То пыль стряхнуть с вещей влюбленных,
То освежить звучанье полных
Судьбой нанизанных монист…
И страсть ощерит пасть,
Да не найдет поживы
Устам искусно лживым.
И нечему упасть
В когтистый плен ее
И в мнимо-сладкий позыв…
И первый проблеск розы
Дохнет в небытиё…
Молчать — молчать и слушать…
И слышать — отвечать…
Всё реже, тише, уже
Свой голос расточать…
А больше чувство-ведать,
Держаться на износ
Работой-непоседой,
Молитвами насквозь…
Стирая руки до кости, — да всё ж не стерла,
И за ночь плоть живая наросла…
Помои вынеся, не вывернулось горло,
И нет, не помутнела глаз роса.
Так прыгай в гущу жизни, в гущу смерти
И дно скреби, как выскребают смерды,
Прозрей в это глубокое окно,
Как только лишь одним царям дано…
В боли столько правды и терпенья,
В боли ты тиха как никогда
И своей глазастостью оленьей
Главное отыщешь без труда.
И своей недрогнувшей струною
Ты протянешь стольким чистый звук,
Уменьшаясь эгом, как луною
Свет копя ущербами от мук…
(Н. К.)
О, женщина, познавшая любовь!
Настанет день — придешь к вратам ты черным.
Увидишь, как запекшаяся кровь
Темнеет на ветвях переплетенных.
Не медли, перейди — лишь затяни
Ремнем потуже белое исподне,
Чтоб не раздаться вширь от мук в тени
Предательства и властности голодной.
Там, за вратами — белая арба
Тебя сама, без лошади покатит.
А справа похоронная толпа
Чернеющим молчанием спровадит.
Смотри — это живые мертвецы,
Они любовь хоронят и сутанам
За это щедро платят, а отцы
Кадят опустошающим обманом.
Но путь твой дальше… Золотых колес
Скрипит повозка, чутко охраняя
От жалости к себе — от горьких слез.
Трясет арба, все лишнее роняя.
А вдоль дороги, где цветы росли,
Увидишь столько попрошаек, нищих,
Юродивых, чьи кони понесли,
Детей-заложников и эмбрионов «лишних».
Потом, минуя голую печаль,
Путь в гору заберет, и в тучах пыли
Осевшей, как обломки старых чар,
Закончится он храмом на обрыве.
Музейным хламом, затхлостью несет
Из храма… Хоть чертог сей нелюдимый,
Он свежий вздох твоими легкими вдохнет…
И первый встречный
назовет тебя любимой…
Будущее первым снегом
Выпало сегодня…
Губы тянутся за ветром
В таинстве голодном
Сладость собственного неба
За снежинкою вкусить…
Руки — будто бы за хлебом —
Тянутся скорей лепить:
Детям, только взявшим нить
Жизни, дай снежков-клубочков,
А бездетным старикам
Видится снегурка-дочка,
Баба — статным мужикам,
Крепость — воинам мятежным,
А священникам — безгрешный
Не затоптанный покров,
А бездомный лепит кров.
И собаки, и коты
Обеляют восхищенно
И загривки, и хвосты…
Курицы же окрыленно
Ищут между льдинок сонных
Зерна вечной красоты.
А замерзшая вода
Учит рыбок бессловесных
Глубине иной — небесной…
Столько ждет кругом труда!
Снег субстанцией чудесной
Всем рукам доступен.
Будущее повсеместно
Строим, топчем, любим…
Был просто человек с бедой —
И больше ничего —
В моем дому,
В моем краю
И на Земле одной.
Ему я отдала свой кров,
И ласку, и вину.
Он просто ел,
Он просто пел
И думал про любовь.
Он растворял свой быт во мне
И труд, растил детей.
А я жила,
А я цвела,
Забыв о пище, сне.
Он зарывался в небосвод,
Куда мечта звала.
А я во тьме
И в глубине
Питала сладкий плод.
Я видела его покой,
Его восторг и сон.
А он не знал
Меня, не ждал
И отводил рукой.
Мы так о будущем его
Любили говорить…
Ведь он был
Человек с бедой
И больше ничего.
Ну а когда же вышел срок
Всем бедам до одной,
Он счастью внял,
Да не поднял
И унести не смог…
А я, счастливая и так,
Помочь ему взялась…
С тех пор
Летаю я средь гор,
Зову тебя, чудак…
Кисейной барышней душа —
Вся в струнах, в дырочках от флейты…
Играйте, вызревшие ветры! —
И выдувайте, тон держа.
Вся в пяльцах, в детских кудельках…
Растите, спелые деревья! —
В шитье и в птицы оперенье
Иглой и кисточкой в руках.
Вся в брызгах свежих у пруда
И у колодца, у фонтана…
Струитесь, воды! — горно, тало
В поля таланта и труда.
Я так люблю скупые эти стены,
Едва обогревающие плоть,
И черепицу крыши, что не прочь
Протечь снего-дождем попеременно,
И печек бестолковых колоннады
В громоздкой архаичности тепла,
Наш куцый садик с ржавою оградой,
И лесенку, что криво увела
В подвал полусырой, слепой, притихший,
Где всякой твари сыщется уют:
Жуки и комары, коты и мыши
Здесь мирно и доверчиво живут…
Люблю сей кров! — за прямоту и старость,
Со всеми тараканами в щелях,
За дни последние, что здесь прожить осталось,
За гордый скрип в объятиях-дверях…
Когда же выступят опаловые слезы
В сверкающих подпалинах огня?
Когда витийствуют изящные морозы,
И снегом тишина войдет в меня.
Случусь я, легкая, неведомая ранее,
Осиротею вмиг на сотни верст,
И одиночества нездешние окраины
Мои еще поднимутся и в рост…
Случусь я, недвижимая и чуткая,
И слезы, как бальзам, в глаза вберу…
И самой незаметною минуткою
Почувствую я бога на ветру…
Ах, рыбка-рыбка, кто тебя словил
И острым серебром вонзил
Крючок в твои безгласные глубины?
Я червячок нашла в них невредимый,
И он Ионой мне судьбу свою излил,
Из недр кораллово-кровавых выползая,
Растерзанных и бездыханных недр:
«О человек, живую плоть за метром метр
Вокруг себя убивший, — золотая
Лишь рыбка та, которая живая…
А я из века в век безмозглый червь —
Такая же обманутая жертва…
Один рыбак меня когда-то соблазнил,
Взял в странствие мятежное на верфь,
Преображением мгновенным поманил,
Если взойду я в рыбьи недра
И там пробуду заживо, как некто
Иона — старец и пророк, —
Пока не выбросит на берег, на песок
Меня, плененного, освобожденным рыба…
И те ничтожные песчинки ила, что глотал,
И коими бывал я сыт, тогда
Во мне вдруг превратятся в глыбы
Алмазов радужных, и в зыбь
Небесную взойду звездой я новой
И уж не буду ползать…»
«О, Иона!
Святой и мудрый мученик!» — слова
Из уст моих сорвались целовать
Страдание, надломленные силы
Души великой, что в черве томилась…
Немые крики продолжали извивать
Худое на моей ладони тельце.
Я облила слезой почти безжизненное сердце
Страдальца моего… И вдруг оно
Свело мне пальцы, дернуло плечо
И с силой застучало горячо,
И светом несказанным разомкнуло
Ладонь — алмаз светился в червяке!
И новоявленный Иона по руке
Пополз, обвив мне палец безымянный,
И вмиг застыл он перстнем осиянным…
Живо твое, о Господи, добро!
И острого крючка литое серебро
Округлилось последним здесь изгибом,
Вкруг несоединимое связав…
И в мертвых веках ждущие глаза
Открыла вечно золотая рыба…
Сквозящая тоской, но и успокоеньем,
Над нами тишина светильник жгла,
Струилась из ковров орнаментным сеченьем
И золотисто в кухне масло пролила,
Мерцала из картин пестреющим покоем,
Сгущалась в шепот возле стопок книг
И в печке догоревшею золою
Таила истины немотствующий крик,
Меняла формы ваз букетами по пояс,
Редела тюлем, тающим в окне,
И вдруг — исчезла, в древний правды голос
В тебе перетекая и во мне…
Как у актрисы,
У провинциальной,
Стоят цветы,
Одеты в простоту, —
В кастрюлях, ведрах,
Тазиках и ванной, —
От бенефиса
Оставляя ту
Живую ноту,
Что благоухала
Рефреном
Через весь пронзенный зал
И в лепестках аплодисментов
Набухала
Бутонами
Невянущих похвал…
Бьют ходики старинных
И сказочных времен.
Их отзвук дивно-длинный
Я чувствую сквозь сон.
Потягиваясь сладко
В прозрачной тишине,
Считаю я украдкой
Удары на стене…
Ах, долго еще можно
Калачиком лежать
И маленькою ножкой
В седую даль болтать.
А можно, отворивши
Глаза на пол-лица,
Бесхитростные вирши
Тихонько восклицать,
Всё ярче пробуждаясь
Под тиканье времен
И рифмой побеждая
Смертельной жизни сон.
(Свете Белой)
Сегодня голубь спустился так низко,
Что я едва успела подставить ладони,
И так внезапно обрадовалась,
Что дух во мне взыграл.
А сестра рядом
(Мы вместе прогуливались по саду)
Ахнула, рассыпав свое удивленье
Мелким журчащим жемчугом…
От волны нежданной удачи
Мы сразу и не заметили,
Что у птицы в клюве
Что-то еще искрится для нас…
Голубь каждой на ладонь
Положил по прекрасному перстню:
Мне — с золотисто-зеленым оливином
(царем духа),
А сестре — с тонко-розовым сердоликом
(ликом сердца)…
И только трепет благодарности
Поднялся у нас в груди,
Как тут же он охватил крылья посланника,
И птица взмыла, как и не была,
В бирюзовую нежную влажность
Над нами склоненного неба…
И поплакала бы —
Да провалы глаз.
И ушла бы вдаль —
Да ноги не идут…
И не знала бы
Этот страшный час,
Да сердце-батюшку
Спать не укладу.
Оно царствует
Не короновано,
Видит затемно,
Слышит за сто миль…
Все-то с болью-ласкою
В безмолвии
Говорит
На весь честной мир.
И в своих
Несметных владеньях
Учит меня жить
Со смиреньем…
Когда не спится,
Крылья век дрожат,
И надоест колодою лежать,
Начну, вливаясь в потаенный ритм,
С великими тихонько говорить…
Ах, рябина поздняя,
Хороша!
Рассыпная горсть моя —
Ты, душа.
Молчаливой зрелостью
Налита…
Милостью и смелостью
Облетать
Ты не медлишь, жаркая,
И в мороз,
Ведь давно уж сладкая
Сердца гроздь!
(Светлой памяти Эльмиры)
По изморози,
По круто посоленной холодом первым,
Иконописи,
Позлащенной (послащенной) отблеском с неба,
Иду я,
С каждым шагом тепла по земле сиротея
И духом
Так нищенски богатея: краснея, желтея…
Ах, осень!
Ты странническое, безумное платье —
По косы
Душа в твоих ярких мгновенных заплатах.
Но час
Оголенья последнего — это великая проба:
Из чада
Костра вознестись над земным тяготением гроба.
Обобщая боль всех живших ранее
Из нечеловеческих глубин,
Слабая из женщин —
Руки раню —
Мощным вдохновением своим.
Обхватив изломанно перстами,
Отбелив у снега, отпросив
У смертельной муки,
Нарастает
Радость, земли все исколесив.
Красотой низложены печали,
Смелостью идущих на кресты.
Это больно только по началу,
А потом —
Цветы… цветы… цветы…
В который раз себя обманешь
Вином, настоянным в крови.
В который раз просить устанешь
Нелюбящего: — Полюби!
Так больно клетками трезвея,
Наутро целостность ища
И бледным ангелом пред зверем
В ответ крылами трепеща…
И примирив и то и это,
Иное дивно ощутишь
И полумеры полусвета
В кристалле легкости узришь.
Взойдут колокола веселья,
Не ведомые до сих пор…
Но ты опять смолой похмелья
Зальешь их злато-серебро…
Обагренною шапкой кавказскою
Гордо встал георгин-джан стотысячный,
Щедро солнцем навыверт обласканный,
Вечной пулей навылет отысканный…
Разве горы затем были подняты,
Чтобы глубже текли реки кровные?
Или чаны с вином переполнены,
Или это сердце народное?
О, нескоро блеснут очи истины
Под платком горной матери-женщины.
Даже шепота вы не услышите
Из прекрасных ее уст немеющих…
Зреет в грудях ее белокаменных
Молоко без вины и брожения…
И стотысячный сын мусульманином
Чистых гор возродится в служении…
Свой изящный веер
Бабочка раскроет.
Он обсыпан ветром
Радости мукою.
Искрометных пятен
Разошлись салюты.
Но душе понятен
Их язык причуды.
Столько меда-цвета
Древний шелк впитает…
Тут и на том свете
Бабочка летает!
И склоняет сердце
Голову над нею:
Золотистым перцем
Обновляет веер!
Я слышу твое сердце час и миг,
Держа за плечи иль ища защиты…
Когда из повторения возник
Ударов колокол излитый.
Я слышу твое сердце день за днем,
Как за цветком ухаживая нежным,
Его не отцветающим огнем
На тихом стебельке надежды.
Я слышу твое сердце столько лет,
Всё открывая новые рубины
В его соединяющем колье
Далеко-близкие глубины.
Я слышу твое сердце жизни все…
Во скольких грудях душу разрывало
В горячей окровавленной росе
Оно призывом алым-алым.
Я слышу твое сердце вновь и вновь:
Оно во мне — стотысячно стучится.
Любви неиссякаемая кровь
Из бесконечности лучится…
Прекрасных вестниц рой над вазой:
В простых ромашковых полях
Лохматых шляп, с открытым глазом,
Тепло желтеющим в зрачках…
Атласно-кудрых амазонок
Взметнулись стрелы на концах…
И пламенеющие зовы
Молитв монашенок в скитах…
И фиолетовые вихры
Полуземных полубожеств…
В спираль заверченные искры
Благоухающих блаженств…
Бледнеющих и раскаленных
Цветущей жертвенностью и
Разверстой тайной опыленных
Из стебля скрытого струи…
Ах! Золотое молоко
Белоснежной Козы!
Материнское вымя
Так переполнено,
Что даже прикосновение,
А не доение,
Мгновенно пускает-прорезает
Предутреннюю, туманную мглу
Золотыми душистыми струйками
В разные стороны…
Что и возрастающая
Улыбка дочернего благодарения,
Заливающая лицо,
Тоже вся в золотых
Бело-сладостных каплях…
В фиолетовом байковом мешочке,
Что стянул золотой шнур,
Есть немало драгоценностей —
Бус, бусинок и даже ограненных камней.
Но самые бесценные —
Серебряный венец
И орден святого Иова,
На которых сами выросли и расцвели
Отважные рубины и доверчивые сапфиры…
Но тебе, воину,
Венец одевать ни к чему —
Твоя голова всегда непокрыта
Навстречу свету…
А орден терпения и смирения
Потерян и найден уже в твоей груди,
И возмужавшее сердце
Сияет лучами-власами
Помолодевшего Иова…
Чем дольше равновесие несу,
Как коромысло,
Тем глубже чувства в ведрах на весу
И мысли.
Полнее ноша. Тяжесть не саднит,
А силу
Великим нагнетанием поит,
Трясину,
Прилипшую к ногам, — трясину зла —
Из грязи
Перемесила в глину, пережгла
В вазы…
И новых нош плеснула глубина
Чисто…
Живого равновесия волна
Жизни…
А грусть светла, чиста как на ладони —
Покалывает павшею звездой.
И где-то в глубине сознанье помнит
Ее благоухающие корни,
Что дали радости бутон и цвет живой…
А грусть добра, щемяще справедлива
К тебе самой да и к другим вдвойне…
И милосердствует по душам терпеливо…
Попробуй стать расслабленно счастливой,
Когда твердеет все, упорствуя в войне…
Ведь может для того, смахнувши слезы,
Господь и сыплет с неба эти звезды,
Чтоб в нас незримые их капли заронить.
И истончая святостью ранимой,
Восходит грусть побегом неделимым,
Чтоб радости цветущей научить…
Каждую клетку мне застучи
Своим откровением с градом,
Чтобы пробились в каждой ключи
Чистой свободы и правды.
Молнией выхвати из рукавов
Больного одетого тела,
Чтоб, просвещая плотный покров,
Каждая пора прозрела.
Перелопать меня, перетряси,
Прах вымывая на милость…
И к каждой соте огонь поднеси,
Чтобы и сота молилась —
Пишу стихи, как будто бы играясь
И до ребенка ростом уменьшаясь:
Земля становится и ближе, и роднее —
И небо сразу ниже и синее…
Наив, отточенный осознанной свободой,
В сверканье сердца растворяет годы.
И наслаждаясь радужным теченьем,
Живу у простоты, под попеченьем…
Идет Земля, облитая травой,
А то нагая катится по снегу,
Плывет в багряной бухте дождевой,
Юродствуя и странствуя по свету.
Едина в лицах: мать, вдова, жена…
Вращением своим окружена
И звездным соком взбрызнута в округе.
Ночами, днями, порами дыша,
А поры года лепят целый шар
Приметами начертанного круга:
Зима, весна — две снежные сестры,
Кристаллы цвета и цветы кристаллов.
Невесты, убеленные в костры
Застывшей свежести и пробужденной, талой.
Порханье легкости и тонкая резьба
Уборов и летящая ходьба,
Прощанье с осенью и тяготенье к лету…
Храм лета красного встречает впереди,
Плоды исканий гинут позади.
Идет к венцу Земля,
Идет по свету…
Проснешься и немигающим взором
Долго засмотришься в небо,
Как белые тучки бродячим узором
Выплывут в чистый гребень,
Как растут города и горные склоны,
Отбивая след в душе мягкой…
И в этом небесном строительстве словно
Ты участвуешь, стайкой
Рыбок мечты собирая по небу
И опуская на землю
Странствовать белым сверкающим гребнем
Радости и новоселья…
Я буду цветком,
я смогу
на единственной
ножке счастья
Тебя догнать на бегу
лепестками объятья…
Ты мой
крылатый муж…
Посоли мне сердце
пыльцою,
И моя одноокая тушь
усладится слезою.
И нимбом
нам вскружит голову
Неделимая
по родству и крови,
Бесконечной алостью полная
эта сота любви…
И лампочка дрожит,
Как маленькое солнце,
Отважно выявляя темноту…
К ней мотылек бежит
И ты на миг дотронься —
Открытым взглядом в глубину…
Глаза исполнятся,
Преграды все разрушив!
Освобождение внутри,
А не снаружи…
О небеса покаянных очей!
Все возвожу к вам две слезных молитвы,
Темно-зеленых в единый ручей,
Бегом-побегом желанья увитый.
О небеса! Я вам все отдаю:
Соки и зелень, но также и корни…
И даже тело свое на краю
Тела Земли в круговерти покорной.
О небеса! Вот вам тень от земли —
Выверну бездны ее и пучины…
Чтобы из зерен ошибки-причины
Ярой пшеницы колосья взошли…
О небеса покаянных очей!
Твои шаги, о грусть, я уже слышу —
Идешь дорогой сердца исподволь
И в ритм свой поэтичный заколышешь
Мою бродягу — радостную боль.
Я банты в коски заплету как в детстве
И слезы земляники оближу
С пораненных как будто пальцев — в действе
Сем неосознанно усладу нахожу,
Во вкусе растворясь лесном и диком…
О, это твой чистейший аромат!
Склоненные головки земляники
О сколько силы истинной таят…
И я полна тишайшей пустотою,
В которую звенящей чередою.
Вплывают капли алые твои.
О грусть! И накопив кристаллы зерен
С плодов твоих, я в раз уже который
Пишу и радуюсь — до света, до зари…
И каждый миг — кольцо
То с ониксом, то с яшмой…
Вхожу в него
И будто бы свечусь
Камней этих незримых
Блеском влажным,
И в их сиянии
Все дальше я струюсь…
Навстречу новым мигам,
Новым перлам —
Простым, изысканным,
Неповторимо первым,
Вечно последним, юным и живым.
О символ рук,
Унизанных перстнями! —
Давно забыт,
Давно утерян нами.
А вот же он — открытием томим:
Войди в поток,
Потоком стань самим,
И время разомкнет себя кругами;
Прекрасных мигов бег —
остановим…
Когда не в силах и рукой пошевелить,
И дом — что улица: не убрано и грязно;
Но даже пыль на миг родною сможет быть,
Когда увидишь в ней пыль времени, пыль сказок.
Прах пережитого — стоптался до дорог,
Камней вселенной перетершиеся глыбы…
И смутно помня этот смолотый песок,
Ты дышишь, как дышал когда-то рыбой,
На берег выброшенной древнею волной,
Чтоб место уступить рождающимся формам.
И ты там истлевав, присыпанный золой,
Переходя в молекулы из корма.
Сейчас лежишь ты — немощен ли, пьян,
От суеты ума почти тупея, —
Прими всю боль, все прошлое землян,
Восстань, смахнувши пыль, и чисто глянь
Из будущего, новизной немея…
Я стала мягкой,
Словно нож в масле
И словно сахарный алмаз
В арбузе красном —
Искрит и режет
Новых граней плоскость,
И сок по ним
Течет в вина тонкость.
Но я не пью
Этот напиток вольный —
Всегда во мне
Его хрусталь полный.
Я от него
Светлей и ве-се-лее!
И с каждым мигом
Я еще трезвее
И мягче… тише…
Вижу: как странно —
Кругом всё твердо,
И темно, и пьяно…
И я мягчу,
И я молчу сочно,
Проистекая
В берегах молочных…
Разлечусь
как одуванчик
на все стороны!
Не поймаешь,
не узнаешь:
ну, которая?
То ли прямо-
то ли право-
львинно-левая.
Все разда́ла,
лишь осталось
сердце смелое.
Поднялось
по стебельку
по безголовому…
Все вместила
голова моя
садовая,
Разлетаясь,
расширяясь
на все стороны…
Не поймаешь,
не узнаешь:
ну, которая?
По выстланной пухом дороге
Воздушнее кажутся ноги,
Бредущие в высь тополей.
И алчущим зноем июня
Единственно свежей и юной
Свобода струится… Налей
Из этой кочующей сини,
Из тучек, что заморосили,
И выпей всем сердцем своим.
Как липкая горечь из листьев
И дух твой, и воздух очистит,
Так мы по земле полетим…
Обрывками пряжи господней
Из ткани единой природной…
И ловят нас руки детей…
Свобода! Святыня моя ты!
Тобою как пухом объята
Несущихся ввысь тополей…
Тебе, мой незнакомый друг,
Пишу я в будущее тайно…
И из твоих как будто рук
Раскрою свиток свой печальный,
Никем нечитанный… Начну
Читать твоими же глазами
И чувств нахлынувших волну
Едва ли уловлю слезами.
Ты все поймешь!
Твой жадный взор,
Воспитанный в духовной жажде,
Моих стихов живой узор
И вещий смысл постигнет… Даже
Увидит большее меж строк,
Что для меня пока закрыто…
Прекрасным заревом облитый,
В груди твоей растет цветок
И благородством красоты
Он каждый листик свой питает,
Изгибом тонким повторяет
Благоуханье простоты…
Не сложен будет мой язык,
Слов сочетанье не порожним…
И архаическая зыбь
Излишних букв
не потревожит
Сосредоточия ума.
А имени же неизвестность
Не охладит, как бесполезность
Малодоходного труда.
Тебе, читатель долгожданный,
Вручаю все свои тома.
О, Век грядущий, осиянный,
Век просвещенный!
И сама
Низвергнется глухая тьма.
Давай подумаем светло! —
О мире, людях и животных,
Забросив вглубь камней подводных
Любви блестящее весло.
Очистим залежи веков
И наслоения обиды.
От наших мыслей-светляков
Кому-то в бездне станет видно…
От их отливов золотых,
От изумрудов и сапфиров
Чуть-чуть роднее будет сирым…
Светлей в лачугах бедноты.
И краше бедная Земля,
Истерзанная попираньем
Сапог не чищенных и для-
щимся в болезнях умираньем…
В усталости дойдя до немоты
Сознания, что аж язык ссыхался,
Вдруг на стене… наметивши черты,
Мне ангел божий показался.
Углем очерченные очи его жгли
И высекли мгновенно из груди
Сноп искр священного испуга…
И вмиг исчезли, взор мой обагрив,
Оставив теплой радости призыв
И зыбкий облик неземного друга…